Геннадий Прашкевич - Брэдбери

Он хранил в своей бездонной памяти все бесчисленные события своей долгой жизни, время от времени превращая их в высокую литературу, — уж такой дар был ему дан природой.

«Они дошли до того места, где склон круто уходил вверх, и засмотрелись, как бетонные ступеньки отвесно поднимаются в небо (это все о том же лос-анджелесском лестничном марше. — Г. П.). Его глаза слегка затуманились. Конечно, она тут же притворилась, что ничего не заметила, но на всякий случай взяла его под руку и словно между делом предложила:

— Хочешь, поднимись туда…

И даже легонько подтолкнула к лестнице.

Конечно, он зашагал наверх, вполголоса отсчитывая ступеньки, и с каждым шагом его голос набирал децибелы радости. Досчитав до пятидесяти семи, он превратился в мальчишку, играющего в любимую игру — старую, но открытую заново; он потерял представление о времени и, более того, не понимал, тащит ли он это свое воображаемое пианино вверх или убегает от него вниз.

— Погоди! — донесся снизу ее возглас. — Задержись там, где стоишь!

Раскачиваясь и улыбаясь, будто в компании дружелюбных привидений, он остановился на пятьдесят восьмой ступеньке, а потом обернулся.

— Отлично, — услышал он ее голос. — Теперь спускайся.

Раскрасневшись, с затаенным чувством восторга, теснившим грудь, он побежал вниз. Ему явственно слышалось, как следом катится это воображаемое пианино (понятно, из уже упоминавшегося фильма «Музыкальный ящик»; все рассказы Рея Брэдбери пропитаны определенными литературными аллюзиями. — Г. П.).

— Остановись-ка еще разок!

У нее в руках был фотоаппарат.

Заметив это, он непроизвольно поднял правую руку и вытащил галстук, чтобы помахать ей, как тогда, в самый первый раз…

— Теперь моя очередь! — крикнула она и побежала вверх, чтобы передать ему камеру.

Потом от подножия ступенек он смотрел на нее снизу, а она, забавно пожимая плечами, состроила специально для него смешную и печальную гримасу. Он щелкал затвором фотоаппарата, желая только одного — остаться в этом месте навсегда.

Потом, медленно сойдя по ступенькам, она вгляделась в его лицо.

— Эй, — сказала она, — у тебя глаза на мокром месте.

И провела по его щекам большими пальцами.

И попробовала влагу на вкус.

— Вот так раз! Настоящие слезы!»

Они вместе бегали в кино — на новые фильмы и на старые.

Они постоянно разыгрывали друг с другом веселые сцены, разъезжая по ночному Лос-Анджелесу. Чтобы ей было приятно, Рей непременно говорил, что детство, проведенное в Голливуде, наложило на ее лицо какой-то чудесный неизгладимый отпечаток, а она, конечно, всегда делала вид, будто он — все тот же милый славный мальчишка, который когда-то катался здесь на роликовых коньках перед знаменитыми киностудиями.

Она постоянно у него что-нибудь уточняла.

Вот, например, где именно он гонял на этих своих дешевых роликах, когда чуть не сбил с ног Уильяма Филдза, знаменитого комика, и совсем не испугался, а напротив — попросил у Филдза автограф, а Филдз, конечно, одобрительно процедил: «Держи, стервец!»

В другой раз — напротив студии «Парамаунт» — она попросила показать, где именно он сфотографировался с Марлен Дитрих.

А потом долго уточняла, в каком именно месте он видел Фреда Астера — танцовщика и актера; и Рональда Колмэна, и Джин Харлоу.

Они вдвоем объездили все эти волшебные места и никак не могли понять, почему им так хорошо вдвоем.

Наверное, все дело в наших губах, однажды догадался он.

— До встречи с тобой я даже не думал о том, что у меня есть губы. А теперь знаю: у тебя самые волшебные губы на свете.

И удивился: кажется, и в моих губах теперь появилась какая-то особенная магия.

И спросил:

— А до встречи со мной ты с кем-нибудь целовалась по-настоящему?

И она, конечно, ответила:

— Никогда!

Но Мэгги, изумленную всем увиденным, добила даже не фотография, а найденная там же среди книг квитанция оплаты — на цветы.

— Ах, еще и цветы! Кому ты теперь их даришь?

И Рей не выдержал и выложил всё.

И, конечно, получил по полной:

— Уходи!

И ушел. И снял номер в гостинице. И стал ждать.

И когда он совсем начал терять надежду, Мэгги позвонила:

— Ладно, Рей, возвращайся… Ты порядочный сукин сын, но я тебя люблю…

В 1970 году Рей Брэдбери познакомился с Федерико Феллини.

Итальянец приехал в Лос-Анджелес продвигать свою очередную работу.

Рей, конечно, пришел в Голливуд. Он привык к тому что его уже часто узнавали,

Но вот Феллини, к великому огорчению Рея, его не узнал. Брэдбери даже фамилию свою повторил, дважды повторил, но фамилия его ничего итальянцу не сказала.

«Я ушел совершенно опустошенный, — вспоминал Брэдбери. — Я всегда хотел, чтобы моя известность обгоняла меня. По крайней мере, мне хотелось, чтобы Феллини почувствовал, как я его люблю».

Впрочем, Рей пришел и на второе выступление знаменитого режиссера.

Аудитория была набита студентами. Рея очень заинтересовали слова Феллини о том, что он никогда не смотрит предварительно смонтированные материалы своей дневной съемки.

Он спросил: «А как же вы можете делать фильм, не глядя на то, что у вас получается?»

И получил в ответ: «А я и не хочу знать, что я делаю».

В общем, это было близко к убеждениям Рея: всегда доверять своему подсознанию.

А еще больше Рею понравилось, когда на вопрос из зала: «Если бы вас пригласили снять фильм из жизни рыб, каким бы вы его сделали?» — Феллини ответил: «Автобиографическим».

После встречи Рей подошел к итальянцу с томиком «Марсианских хроник».

И тогда до Феллини, наконец, дошло:

«О, так это вы и есть мистер Брэдбери?»

Он произнес фамилию Рея с сильным итальянским акцентом, и сразу стало понятно, почему он не узнал писателя: просто не разобрал на слух американское произношение. На итальянском языке фамилия Брэдбери звучит скорее как Брэдбури (предпоследняя гласная безударная, она глотается и соответственно звучит невнятно).

Рей был по-детски счастлив.

Он всегда хотел известности.

И вот известность к нему пришла.

Осенью 1970 года (с 31 августа по 3 сентября) в Японии проходил 1-й Всемирный симпозиум по научной фантастике, и Брэдбери был приглашен на него.

Но поехать так далеко он не мог, да и денег на подобное путешествие у него не было, он послал в Японию свое приветствие — в виде поэмы «Плыви, Человек».

Поэму читали в Токио со сцены.

А в январе 1971 года она была напечатана в советском журнале «Техника — молодежи».

Плыви, Человек!И помни Моби Дика,Его тоску, мечту, любовь, страданья,Светила первобытного лучиВ глубинах первобытного горнила.

Я умираю.На костях моихВзрастут цветы невиданных мечтаний.Слова мои заплещут, как форель,Поднявшаяся на холмы ВселеннойВыметывать в потоках серебристыхФосфоресцирующую икру.

Плыви! И безымянные планетыЗемными именами нареки.

Плодись! Расти могучих сыновейИ дочерей, что зачаты когда-тоВ нетленных водах матери-Земли.Пусть огласят их молодые крикиДесятки, сотни, тысячи парсеков.

Отчаливай на звездном Моби Дике,О, Человек!140

В октябре 1973 года вышла в свет первая поэтическая книга Рея Брэдбери под совершенно замечательным названием — «Когда слоны в последний раз во дворике цвели» («When Elephants Last in the Dooryard Bloomed»).141