Анатолий Алексин - Перелистывая годы
— Это и есть ты? — спросила она.
— Да, это я…
Она огорченно опустила снимки обратно в конверт.
Может, то не было началом ее разочарования в моей обыкновенности, а финалом беды, пришедшей гораздо раньше, давно, но мной не замеченной? Может, и так…
Меня, отвечавшего в воздухе за сотни неведомых мне, но человеческих судеб, регулярно проверяли «на прочность». И я выдерживал испытания. Прочность, увы, распространилась и на мое обожание. А ее страсть, возникшая над пустотой, пустотою и обернулась. Вскоре это окончательно обнаружилось… и без рентгена.
Жанна проявляла предельную (порой даже казалось, что запредельную!) компетентность на интеллектуальном музейном пространстве. Меня же она числила в отважных, но слаборазвитых… И потому, не задумываясь, ознакомила с любительскими фотографиями — нет, не рентгенами! — сделанными во время туристской поездки «по местам, обессмерченным левитановской кистью». Так возвышенно и даже высокопарно обозначила она те места. Впрочем, для меня, пилота, «высокопарно» — не слово со знаком минус: разве «высоко парить» это скверно?
Дело, однако, было не в гениальных полотнах, а в любительских фотографиях…
Судя по ним, главную достопримечательность при посещении исторических мест представляла сама Жанна. На всех снимках она была вне общения с туристами, а также с природой, запечатленной левитановским мастерством. Жанна была одна… То на прибрежном песке, то в прибрежных кустах, то в густоте первозданного леса. Песок, лес и кусты виделись смутным фоном. Зато старательно были отображены талия Жанны, ее ноги и плечи, ее не слишком старательно прикрытая грудь. И непременно, везде — многозначительная затаенность полуулыбок…
— Видишь, я всюду одна! — зачем-то сочла нужным сообщить мне, слаборазвитому, Жанна.
— Но кому-то ты все-таки улыбаешься? И кто-то тебя снимал…
— Какая мелочность! Какая приземленность и примитивная практичность мышления! При твоей-то профессии.
Моя профессия требовала мгновенной реакции на все, что я видел и слышал. Но на сей раз глаза оказались даже прозорливее, чем я ожидал.
— При твоих кровях быть пилотом?.. Это такая редкость. Это почти анекдот! — констатировала она в другой раз. — Приземленность, мелочность — вот твоя суть. Которую ты и обнажил, разглядывая мои фотографии…
Я не очень уверенно обвинил ее в шовинизме. А она пустилась в истерику. К чему прибегала в тех случаях, если была слишком уж не права или чересчур виновата.
— Это не точка с запятой и не многоточие! Это точка. Это конец! — бушевал резко континентальный характер. Бушевал неестественно, ухватившись громко за мои тихие фразы, которые Жанне давно уж были нужны.
Ну, а я, подобно Чацкому, ринулся «искать по свету» успокоения… и мужской судьбы. И внезапно обрел надежду на жизнь… возле Мертвого моря.
Передо мной было оно, Мертвое море. Летчики, как и профессиональные шоферы, часто страдают болезнью тазобедренных суставов и позвоночника: слишком часто, с опрометчивой напряженностью на них опираются. Морская же соль, как мне объяснили, словно клин клином вышибает другую соль, вцепившуюся в суставы. Она благотворно действует на позвоночник и тазобедренный остов… которые Жанна так придирчиво разглядела вместе со всем моим остальным скелетом. Последнее уже не имело значения…
Я не успел еще окунуться в целительно омертвевшую воду и для начала окунулся в пластмассовый лежак под защитным тентом. Сзади, под другим тентом, утаивали себя от солнечной навязчивости две женщины. Их присутствие я обнаружил только по голосам. Они же меня, судя по откровенности разговора, вовсе не обнаружили.
Собственно, исповедовалась одна из них… Другая же, не смея, согласно интеллигентности своей, прерывать и вторгаться, ограничивалась лишь комментариями вздохов — то сочувственных, то обнадеживающих.
Но у той, которая исповедовалась, голос был удивительно ароматным. Он обволакивал не парфюмерными запахами, а ароматом женственности и обаяния. От него трудно было оторваться, он завлекал, — и я боялся, что он вдруг умолкнет. Фразы она не произносила и тем паче не восклицала, а будто выдыхала их из души.
— Только Господь мог подобное сотворить и мне ниспослать. Чтобы ты с другого конца земли приехала именно в эту страну, на это побережье. И в этот отель. Согласись, само собой так не могло получиться. Совпадения многое решали не только в личных историях, но и в историях целых империй. Но столько совпадений одновременно?
Собеседница разом, единым вздохом одобрила все совпадения.
— А теперь о самом главном… И самом неутешном в моей жизни. Это ужасно, когда самое неутешное, самое драматичное становится самым главным. Я потеряла е г о… которого нельзя заменить. Все случилось так непредвиденно и «преждевременно»! Хотя в любое время его уход был бы «прежде времени».
Собеседница вздохнула шумно и горестно.
— Ты знаешь, как мы были верны друг другу. Сколько бы не предстояло лет… я той преданности не изменю.
Собеседница вздохнула не очень определенно: то ли ей посочувствовала, то ли одобрила, то ли нет. Во мне же внезапно взыграл протест: «Какие измены? Если его уже нет?!»
— Ты помнишь, что он верил в необоримость добра. И никакие подвохи жизни не считал безысходными. Он и меня приучил верить: спасительный выход найдется! И вот появилась ты…
«А я?!» — с той же необъяснимой внезапностью возник у меня вопрос.
— Полтора года он был прикован к постели. Привычные слова… Но действительно был прикован. И ко мне тоже. Только раньше цепи были счастливые и желанные, а тут… Но поверь, его беззащитность пробуждала во мне не одни сострадания, но и неизъяснимую нежность. Ее, и правда, нельзя было «изъяснить» словами. Он стеснялся… А я готова была принять на себя все его тяготы. Лишь стеснительность его принять не могла. Он не должен был по этой причине еще более растравлять себя. Разве у меня могло вызвать брезгливость хоть что-то, исходящее от него? У нас не было детей… И он стал моим сыном. Единственный сын и единственный муж.
«Почему единственный?» — не унимался во мне бесцеремонный протест.
— Во всех случаях жизни он, ты знаешь, обращался к своему божеству… И за спасением тоже. Перед смертным часом сказал: «Александр Сергеевич завещал Натали выйти замуж через два года… Я сокращаю этот срок ровно на два года». Шутил на пороге кончины: сравнил меня с Натали.
— Он не шутил… Ты на нее похожа.
Это была первая фраза, которую негромко, но внятно промолвила собеседница.
— Помилуй, всякому преувеличению есть предел!
