Сборник статей - Личности в истории. Россия

Его стихотворениям о России, написанным в разгар революции и гражданской войны, не пришлось пылиться в архивах. Волошин стал первым поэтом советского «самиздата»: его стихами, распространявшимися в списках, зачитывались по обе стороны революционного фронта. Поэт гордился тем, что в период всеобщего ожесточения и разлада ему удалось, «говоря о самом спорном и современном, находить такие слова и такую перспективу, что ее принимали и те, и другие».

Лучи света, рождавшиеся на пустынных берегах Коктебеля, достигали людских сердец по всей стране, горящей в огне войны. Друзья передавали поэту слова незнакомых людей: «…единственное, что меня утешает (это мне говорили), что в Крыму живет один философ, который всегда говорит: делайте добро»… Но для многих позиция «не только за нас» означает «против нас». Волошин оставил в дневнике запись, полную горькой иронии: «Кто меня повесит раньше: красные – за то, что я белый, или белые – за то, что я красный?» А его строки, написанные почти сто лет назад, и сейчас все так же актуальны:

…Пойми простой урок моей земли:Как Греция и Генуя прошли,Так минет все – Европа и Россия.Гражданских смут горючая стихияРазвеется… Расставит новый векВ житейских заводях иные мрежи…Ветшают дни, проходит человек,Но небо и земля – извечно те же.

«Кому земля – священный край изгнанья…»

Земля так мала, писал Волошин, что стыдно не обойти ее всю. Он прошел всю Европу и побывал в Азии. И не просто путешествовал, а следовал путями культуры: «по стопам» Лойолы, Франциска Ассизского и Дон Кихота, «в гости» к Байрону, Гейне, Шекспиру…

Но есть земля, с которой судьба Волошина связана особыми узами. Это Крым и его восточный берег, Феодосия и Коктебель. Когда Елена Оттобальдовна Кириенко-Волошина, мать художника, купила земельный участок близ деревеньки Коктебель, вокруг были километры пустынных холмов. Волошин вспоминал, что ему, ожидавшему увидеть «классические» южные красоты, не сразу открылась уникальная выразительность восточного берега Крыма, та его особенная красота, которую мы понимаем сейчас именно благодаря волошинским стихам и акварелям:

С тех пор как отроком у молчаливыхТоржественно-пустынных береговОчнулся я – душа моя разъялась,И мысль росла, лепилась и ваяласьПо складкам гор, по выгибам холмов.

Акварели Волошина – это картины-размышления: не копирование природы, а анализ и повествование. У мастеров японской гравюры и у живописцев Возрождения художник учился самоограничению, точности каждого штриха, умению наблюдать и понимать законы природы: «…я раньше думал, что надо рисовать только то, что видишь. Теперь я думаю, что нужно рисовать то, что знаешь». Работавшие в Коктебеле геологи отметили, что волошинские акварели, написанные не на пленэре и как бы условные, передают геологический характер региона точнее фотографии. А по воспоминаниям одного из посетителей Дома Поэта, Волошин «был очень популярен среди местных крестьян не как поэт или художник, а как человек, замечательно знающий свой край, в том числе его сельское хозяйство. Он давал очень ценные советы по этим вопросам… Он был человеком огромных знаний, впоследствии по его указаниям производились не только археологические раскопки, но и горные разработки».

Крымская земля была когда-то оживленным перекрестком, на котором сталкивались или смешивались различные культуры, но их вековые наслоения почти стерлись с ее поверхности. Для Волошина сам пейзаж Крыма был памятником его богатой истории, и человеческой, и природной. В этой книге он читал невидимое глазу и умел рассказывать о своей Киммерии так, как никто другой. В его повествованиях события древней истории и мифологии раскрывались так ясно, словно о них вспоминал очевидец.

Доселе грезят берега моиСмоленые ахейские ладьи,И мертвых кличет голос Одиссея…

На этой красивой и древней земле Волошин создал новый очаг культуры – Дом Поэта. Почему-то вспоминаются монахи-пустынники, которые своими трудами и молитвами превращали безвестный уголок земли в новый центр духовного притяжения.

О Волошине-коктебельце, как ранее о Волошине-парижанине, складывались легенды. Как его только не называли: и Зевсом, и Орфеем, и фавном… «Хитон» и полынный веночек на волосах поэта вспоминают почти все посетители его Дома (что касается веночка, то это была, по свидетельству Марины Цветаевой, «насущная необходимость, принимаемая дураками за стилизацию»). Наделяя Волошина «мифологическими» чертами, многие обращали внимание только на сказочную сторону «мифа», но она была лишь внешним выражением глубокого стремления поэта жить в соответствии с вечными природными и космическими законами. Так и в «Corona astralis» изысканная, замкнутая в кольцо форма может напомнить о цикличности бытия и о том, что среди разрозненных, неоконченных или забытых строк нашей жизни есть главные, наполненные особо важным для нас смыслом.

Сам поэт был прекрасным рассказчиком и неутомимым выдумщиком. (Да и кто в то время не создавал мифов о собственной и чужой жизни, нередко становясь пленником собственных созданий!) С легкой руки Волошина талантливая, но никому не известная некрасивая школьная учительница превратилась на время в модную поэтессу, знатную красавицу иностранку. Стихами Лидии Дмитриевой, писавшей под псевдонимом Черубина де Габриак, зачитывался весь Петербург, а сотрудники журнала «Аполлон», печатавшего ее поэзию, были все безнадежно влюблены и тщетно искали встречи с поэтессой на великосветских гуляниях… Марина Цветаева вспоминала, как и ей Волошин лукаво предлагал передать свою лиру вымышленному Петухову: «Тебя – Брюсов, например, – будет колоть стихами Петухова: „Вот, если бы г-жа Цветаева, вместо того чтобы воспевать собственные зеленые глаза, обратилась к родимым зеленым полям, как г. Петухов, которому тоже семнадцать лет…“»

На крымской земле вечный странник превратился в домоседа: с 1917 года до самой смерти Волошин не покидал Крыма; однако его духовное странствие не прекращалось. В теплое время года в Коктебель приезжали сотни человек, но с наступлением холодов гости разъезжались, и на многие месяцы Волошин оставался наедине со своими мыслями и мечтами. Незадолго до смерти, когда болезнь отняла возможность читать, рисовать, писать стихи, художник по-прежнему задает себе вопрос: «А смогу ли я быть просто хорошим и чутким человеком?»

В «Сorona astralis» перед читателем предстает образ странника, неустанно ищущего свой путь к звездам. Он пристально вглядывается в небосвод – но не ночной, на котором звезды так ясно видны, а дневной, когда они скрыты под «покровом Майи». Он слышит зов невидимых звезд сквозь шум повседневности: