Генри Моргентау - Трагедия армянского народа. История посла Моргентау

Энвер давал подобные рекомендации, сохраняя совершенно бесстрастное выражение лица, причем не единожды. В тот самый момент, когда Энвер предлагал такой механизм помощи армянам, турецкие полицейские и официальные лица не просто грабили армян, отбирая у них последние пожитки и деньги. Они раздевали женщин и кололи штыками их обнаженные дела, гнали по выжженной солнцем пустыне. А военный министр спокойно предлагал, чтобы мы отдали американские деньги туркам, которые позаботятся об армянах! Как бы то ни было, мне следовало быть тактичным.

– Если вы или другие члены правительства возьмете распределение под свою личную ответственность, – сказал я, – конечно, мы с радостью доверим вам эти деньги. Но естественно, никто не ждет, что мы отдадим деньги людям, которые убивают армян и насилуют их женщин.

Но Энвер снова вернулся к своему первоначальному утверждению.

– Они не должны знать, – настаивал он, – что у них есть друзья в Соединенных Штатах. Это их погубит. Лучше уж пусть они голодают! Причем, заявляя это, я действительно думаю о благе армян. Как только они поймут, что у них нет друзей в других странах, они успокоятся, признают, что Турция – их родина, и станут законопослушными гражданами. Ваша страна не помогает им, проявляя симпатию. Вы только навлекаете на них еще большие несчастья.

Иными словами, чем больше денег пошлют американцы для закупки продовольствия армянам, тем больше армян будет убито. Логика Энвера отдавала безумием. Правда, он в конце концов несколько смягчился и позволил мне помочь несчастным через некоторых миссионеров. Во всех наших беседах он непременно прибегал к лицемерию, заявляя, что в действительности является искренним другом гонимой нации и даже самые суровые меры, принимаемые им, на деле являются замаскированным милосердием. Поскольку Энвер всегда утверждал, что желает обращаться с армянами по справедливости, в этом его отношение ко мне было не таким, как у Талаата, который открыто утверждал, что все армяне будут депортированы. Я постоянно ломал голову над составлением хитроумных планов помощи несчастным людям. Я предложил, чтобы он, если хочет быть справедливым, защитил невинных беженцев и облегчил их участь. Для этой цели он должен назначить специальный армянский комитет, который оказывал бы им помощь, и направить дельного армянина, такого, например, как бывший министр почт и телеграфа Оскан-эфен– ди, чтобы тот, изучив обстановку, представил предложения по ликвидации существующего зла. Энвер не одобрил ни одного из моих предложений. Что касается первого, его, по утверждению Энвера, не поймут его коллеги, что же касается второго, оказывается, военный министр всегда восхищался Осканом, прекрасно зарекомендовавшим себя в составе кабинета, и всегда поддерживал его борьбу с неэффективностью в работе чиновников, но теперь ему нельзя доверять, потому что он дашнак.

В другой беседе я начал с того, что центральное правительство, возможно, не виновато в массовых убийствах. Мне показалось, что такое заявление должно было ему понравиться.

– Я, конечно, уверен, что кабинет не мог отдать приказ творить такие страшные злодеяния, – сказал я. – Вы, Талаат и другие вряд ли можете считаться ответственными. Несомненно, ваши подчиненные зашли намного дальше, чем вы хотели. Я отлично понимаю, как трудно иногда бывает контролировать своих подчиненных.

Энвер выпрямился и настороженно застыл. Я видел, что мои замечания не только не способствовали началу спокойной, дружественной беседы, но и сильно оскорбили его. Ведь я позволил себе намекнуть, что в Турции может происходить нечто, о чем он не знает.

– Вы ошибаетесь, – сухо изрек он. – В этой стране все под нашим контролем. Я не имею ни малейшего желания перекладывать вину на своих подчиненных, напротив, я считаю себя ответственным за все происходящее. Решение о депортации принял кабинет, и я абсолютно убежден, что мы имели на это право, поскольку армяне настроены крайне враждебно к оттоманскому правительству. Мы являемся истинными правителями Турции, и никто из наших подчиненных не осмелился бы сделать нечто подобное без приказа.

Энвер пытался смягчать варварство своей политики, проявляя милосердие в отдельных случаях. Все усилия, которые я прилагал, чтобы остановить повсеместное уничтожение армянского народа, оказались бесплодными, но нескольких армян я все же сумел спасти от смерти. Однажды я получил информацию от американского консула в Смирне о том, что семеро армян приговорены к повешению. Эти люди обвинялись в некоем неясном политическом проступке, совершенном еще в 1909 году, хотя ни Рахми-бей, вали Смирны, ни военный командующий не верили в их вину. Когда поступил приказ о казни, эти чиновники телеграфировали в Константинополь, что по оттоманским законам обвиняемый имеет право обратиться о помиловании к султану. Ответ на эту телеграмму является превосходной иллюстрацией соблюдения прав армян в те дни.

«С точки зрения закона вы правы. Повесьте их, а потом отправляйте прошение о помиловании».

Я посетил Энвера во время Байрама – величайшего мусульманского религиозного праздника, чтобы поговорить об этих людях. Этот день следует за Рамазаном – месячным постом. У Байрама есть нечто общее с Рождеством – в этот день мусульмане обмениваются небольшими подарками, обычно сладостями. После обычных поздравлений я сказал Энверу:

– Сегодня Байрам, а вы мне не прислали никакого подарка.

Энвер улыбнулся:

– Что вы хотите? Прислать вам коробку конфет?

– О нет, – ответил я, – от меня вы так дешево не отделаетесь. Я хочу, чтобы вы помиловали семерых армян, приговоренных военным трибуналом в Смирне.

Такого Энвер явно не ожидал.

– У вас оригинальный способ просить о помиловании, – сказал он, – но, если вы ставите вопрос так, я не могу отказаться.

Он немедленно послал за помощником и отправил телеграмму в Смирну с приказом освободить приговоренных.

Вот как в Турции совершалось правосудие и принимались решения, касающиеся жизни и смерти людей. Ничто не может показать яснее, как низко турки ценили человеческую жизнь и ту мизерную степень, в которой принцип управлял их поступками. Энвер освободил этих людей не потому, что заинтересовался этим делом, а в качестве личного одолжения мне, да и то в основном благодаря необычному способу изложения моей просьбы. Во всех моих разговорах об армянах военный министр рассматривал проблему в большей или меньшей степени случайно, мимоходом. Он мог обсуждать судьбу нации, волею случая отвлекшись от главной темы, и говорить об убийствах детей равнодушно, как будто мы беседовали о погоде.

Однажды Энвер предложил мне поехать вместе с ним в Белградский лес. Поскольку я никогда не упускал возможности повлиять на него, то приглашение принял. Мы доехали на машине до Буюкдере, где нас ожидали четыре человека с лошадьми. Во время прогулки по великолепному лесу Энвер стал более общительным и разговорчивым. Он с любовью говорил об отце и матери, рассказал, что, когда они поженились, отцу было шестнадцать, а матери всего одиннадцать. Сам он родился, когда его матери было пятнадцать. Рассказывая о своей супруге, он стал на удивление мягок и нежен, каковым доселе я его никогда не видел. Он говорил о достоинстве, с которым она вела дом, сожалел, что мусульманские понятия о морали не позволяют ей участвовать в социальной жизни, однако выразил желание, чтобы она и миссис Моргентау как– нибудь встретились. Энвер сказал, что он ведет строительство нового дворца на Босфоре, и, когда работы будут закончены, его супруга непременно пригласит миссис Моргентау на завтрак. Как раз в это время мы проезжали мимо владений сенатора Абрахам-паши – очень богатого армянина. Этот человек был личным другом султана Абдул-Азиза, и, поскольку человек в Турции наследует не только собственность своего отца, но и его друзей, наследный принц Турции, сын Абдул– Азиза, наносил еженедельные визиты сенатору. Проезжая по парку, Энвер с негодованием заметил, что дровосеки рубят деревья, и остановил их. Позже, услышав, что военный министр купил этот парк, я понял причину его негодования. Поскольку Абрахам-паша был армянином, я счел это достаточным поводом, чтобы вновь затронуть интересующий меня вопрос.