Семен Резник - Против течения. Академик Ухтомский и его биограф

К счастью для Марии Капитоновым, она не дожила до Павловской сессии, не стала свидетельницей того, как было профанировано и извращено учение ее возлюбленного Ивана Петровича, не увидела, с какой хищной боеготовностью адъютант, которому она «всегда особенно симпатизировала», кинулся клевать печень «нашему любимому шефу».

В. Л. Меркулов знал (а теперь стало общеизвестным), что Э. Ш. Айрапетянц играл ведущую роль при подготовке Павловской сессии. Это он написал речь академику К. М. Быкову, которую редактировал Сталин. Это он из суфлерской будки нашептывал ведущим действующим лицам спектакля, разыгравшегося на объединенной сессии двух академий, что и как говорить. Он же после сессии особенно рьяно пытался доклевать тяжело раненого льва.

Вопреки его стараниям, после смерти Главного Режиссера и Постановщика того зловещего спектакля накал разоблачений стал спадать. Орбели смог расширить масштаб исследований и превратить скромную лабораторию в институте Лесгафта в самостоятельный институт. Но организаторы недавнего погрома не намеревались уступать завоеванных позиций. Вопреки опасениям Айрапетянца, у постаревшего и потерявшего здоровье льва не было ни сил, ни возможностей для реванша; приходилось делать вид, что старое забыто. Но он, конечно, все помнил!

В 1955 году, рано утром 6 октября, Василий Лаврентьевич Меркулов навестил больного Орбели, которого не видел со дня ареста, то есть больше 18-ти лет. Орбели «с горечью говорил, как Сессия 2-х академий доказала ему, что он – умный дурак, и т. д. И он тоже верил, что его ученики не отвернутся от него, а что вышло??»[342]

Два года спустя Василий Лаврентьевич пришел к академику Орбели с рукописью биографии Ухтомского. Положил папку на стол и сказал:

– Леон Абгарович! Вы много горя причинили моему учителю Алексею Алексеевичу Ухтомскому. У вас есть возможность искупить вину перед ним. Помогите издать его биографию!

Побагровевший Орбели, в генерал-полковничьем мундире, который, кажется, никогда не снимал, вскочил из-за стола, стремительно зашагал из угла в угол по кабинету, затем резко сказал, указывая на рукопись:

– Оставьте!

Вернул он ее со своим предисловием:

«В числе лиц, жизнь которых протекала в неустанных научных исканиях и являла собой во многих отношениях хороший пример для молодых научных работников и студентов, А. А. Ухтомский занимает видное место. <…> Автор этой книги, Василий Лаврентьевич Меркулов, ученик и последователь А. А. Ухтомского, был наряду с этим и другом покойного и хорошо знаком с внутренними переживаниями и образом жизни и деятельности Ухтомского. Я считаю, что эта книга окажет большое и хорошее влияние на нашу подрастающую научную молодежь. Академик Л. А. Орбели. Ленинград, 21 июня 1958 г.»[343].

Этим поддержка Орбели не ограничилась. В одном из писем ко мне Василий Лаврентьевич упоминал о том, что Орбели активно помогал пробивать книгу. Н. А. Григорян приводит письмо Орбели Э. А. Астратяну, которого он когда-то поднял на щит, а затем получил от него ножевой удар в спину. Письмо «глубокоуважаемому Эзрасу Асратовичу» (прежде-то он звал его просто Эзрасом!) выдержано в почти подобострастном тоне. Он просит помочь изданию книги Меркулова – «при условии такого авторитетного редактирования как Ваше»[344]. Похоже, знал, что у Эзраса Асратовича должен быть личный интерес, иначе пальцем не пошевелит!

Книга вышла через три года и почти через два года после смерти Орбели. Почему она выходила так долго? В одном из писем к Меркулову я спросил об отношении Ухтомского к религии (тогда еще ничего об этом не знал, лишь смутно догадывался). Василий Лаврентьевич ответил, что Алексей Алексеевич был очень религиозным человеком, но из его книги «сие и многое другое» убрали «красным карандашом»[345]. Кто орудовал красным карандашом, он не уточнил, но понять не трудно. На обороте титульного листа значится:

«Ответственный редактор член-корр. АН СССР Э. А. Асратян».

Академиком Асратян так и не стал, но рычаги влияния крепко держал в руках. Он был директором Института Высшей нервной деятельности, был лауреатом премии имени Павлова, был награжден медалью имени Павлова. А, главное, оставался одним из ведущих истолкователей учения Павлова, который, по меткому выражению академика В. В. Ларина, «не представлял себе, что его труды будут превращены в некий гибрид из псалтыря для молебнов и дубинки для устрашения инакомыслящих»[346].

Айрапетянц столь же умело адаптировался к послесталинскому режиму, как Асратян. В Ленинградском университете он заведовал лабораторией высшей нервной деятельности, занимался также историей науки – в связи с этим Меркулову приходилось с ним пересекаться, порой и сотрудничать. О том, что они вместе составляли однотомник «Избранных» Ухтомского для серии «Классики науки», упоминалось выше.

29 марта 1975 года Э. Ш. Айрапетянц умер, окруженный почетом и уважением. Торжественная панихида состоялась 2 апреля, в актовом зале ЛГУ, при большом стечении народа. Во время панихиды В. Л. Меркулов оказался рядом с давним своим знакомым профессором Б. П. Токиным, героем Социалистического Труда, Заслуженным деятелем науки, человеком сложной судьбы и пестрой биографии. Василий Лаврентьевич мне после этого написал:

«Я спросил: Б[орис] П[етров]ич, почему вы не ответили мне по поводу вашего мнения о книге Резника [ «Мечников»] более подробно по телефону? Он повернулся и заявил: «Резник написал поверхностно о И. И. Мечникове, как журналист. Кое-что он исказил». Далее он едко обвинил Вас в плагиате. «Он (Резник) использовал мои статьи без ссылок и вообще его книга мне не понравилась». Тут нас вытряхнули из актового зала – затем я поехал в крематорий»[347].

В крематории панихида продолжалось. О заслугах Э. Ш. Айрапетянца было сказано много возвышенных слов, но ярче и проникновеннее всех выступил Б. П. Токин. По словам Василия Лаврентьевича, «Токин у гроба произнес редкий по демагогии панегирик коммунисту-ученому, борцу за науку и т. д. и т. п. Минут 20 он говорил патетически».

Меркулов не был бы самим собой, если бы промолчал.

«Меня взорвало, – продолжал Василий Лаврентьевич, – и я добился, что мне дали 5 минут. Мой тезис обидел родных и почитателей Эрвида: «Его счастье, что он встретил Ухтомского – и стал под его влиянием физиологом. Но в его генофонде не было генов иных, кроме партийного работника». Сразу в полемику со мной вступил Л. А. Балакшин, брат жены. Он доказывал героизм Эрвида. Естественно, что после такой речи моей, Токин не искал меня, он понял, куда я целил свои слова!»[348]