Морис Левер - Айседора Дункан: роман одной жизни

Несмотря на свой возраст и полноту, Айседора удивляет бельгийскую публику неповторимой грацией жеста и волшебством, исходящим от ее танцев. Каждый из них похож на короткое стихотворение, наполненное смыслом и чувством. Ни одного лишнего движения, никакого кокетства или кривлянья. Максимум выразительности при минимуме средств. Каждая линия тела — шедевр простоты.

Искусство Айседоры достигло благородства, ее танец вырос до символа. Она не танцует под музыку, а выражает ее скрытый смысл, то, что не могут сказать сами звуки. Ее танец является произведением в полном смысле этого слова.

Когда Айседора решила проехать в Италию через Париж, она столкнулась со множеством трудностей: ее брак с советским гражданином отнюдь не упрощал дело. Ей не отказывали в необходимых визах, но заставили выполнять долгие и нудные формальности. Привыкшая к уважению со стороны чиновников, она возмущена этим оскорбительным недоверием. А власти проявляют настороженность, потому что она ни от кого не скрывает истинную цель своего турне: собрать средства для содержания школы в Москве. В конце концов она получает право въехать во Францию благодаря вмешательству Сесиль Сорель и министра народного образования, при условии не заниматься просоветской пропагандой. Полиция получила приказ внимательно следить за ней. «Я не вмешиваюсь в политику, — уверяет она. — Я приехала дать танцевальный концерт в „Трокадеро“. Выручка предназначена для моей школы. Вот и все». Она оказалась первой советской гражданкой, ступившей на землю Франции.

В Париже чета Есениных принимает множество людей, в том числе Павлову. Она находит Есенина задумчивым и даже удрученным. Ей кажется, что она прочла в его глазах мечту о более справедливом и чистом мире. Она спросила его: нашел ли он наконец счастье? Слегка отвернувшись, словно избегая взгляда Айседоры, он ответил по-русски:

— Счастье — это чудесное слово в темных складках наших снов… Когда я вижу мир и его варварство, предпочитаю залить глаза вином, чтобы они не видели его искаженного лица.

После недели, проведенной в Париже, они едут в Венецию и останавливаются в Лидо, в «Эксельсиор Палас-отеле». Похоже, Сергей стал немного спокойнее. Он в пижаме, Айседора в просторной тунике, оба проводят дни в пляжной кабине на берегу моря. Она не спускает с него влюбленного взгляда, следит за ним, как за младенцем, окружая неусыпной заботой, стараясь не оставлять одного. Как-то раз Сергей заявил, что хочет прогуляться. Тотчас Айседора выразила желание пройтись вместе с ним.

— Нет, не стоит. Жди меня здесь.

— Хорошо, Жанна пойдет с тобой. Или Лола, если тебе так приятнее.

— Я хочу погулять один, — отвечает Сергей. — Ты понимаешь? Один! Мне надо немного побыть одному!

Озабоченная, Айседора оборачивается к Лоле и говорит ей по-английски:

— Я никогда не отпущу его гулять одного. Вы не можете понять. Вы не знаете его… Он может просто не вернуться… Однажды в Москве он уже устроил такой фокус… А тут женщины! Вы меня слышите, Лола? Женщины! Надо обязательно помешать ему.

— Я не ребенок и не больной, — ответил он, обращаясь к Лоле. — Скажите ей, что я хочу чувствовать себя совершенно свободным. Даже иметь других женщин, если захочу. Я же не могу сидеть взаперти в гостинице, как раб какой-нибудь! Если я не имею права делать, что захочу, я просто уеду. Завтра сяду на пароход, идущий в Одессу. И вообще, хочу вернуться в Россию!.. Впрочем, нет! Раз мы поедем в Америку через Францию, хочу посмотреть в Париже, что собой представляют француженочки… Я столько о них наслышан!..

Лола не выдерживает:

— А ведь вы порядочная сволочь!

Но Айседора непреклонна, и он, пожав плечами, усаживается на место, сказав Лоле:

— Скажите ей, что я передумал и никуда не пойду. Айседора рыдает, Сергей бросается на кровать, а она целует его. На следующий день он снова напивается.

— Танцовщица, — заявляет однажды Есенин, — никогда не сможет стать великим художником, так как ее слава умирает вместе с ней!

— Это неправда, Сережа, — быстро отвечает Айседора. — Великая танцовщица может дать людям нечто такое, что они сохранят на всю жизнь, никогда не забудут, нечто такое, что их изменит, даже если они этого не заметят.

— А когда умрут те, кто ею восхищался? Понимаешь, танцовщики — как актеры. Одно поколение их помнит. Следующее только слышало о них. А третье даже имен их не будет знать.

Медленно встав и прислонившись к стене, он говорит, глядя ей прямо в глаза:

— Айседора, ты знаменитая танцовщица. Тобою восхищаются и даже плачут на твоих концертах. Но когда ты умрешь, никто о тебе не вспомнит. Через несколько лет твоя известность улетучится.

Последние слова он произнес по-английски, сделав жест, как будто рассыпает по ветру прах Айседоры.

— А я, Есенин, — продолжал он, улыбаясь, — я останусь жить в моих стихах. Вот они сохранятся вечно.

Пока Лола переводит то, что он сказал, тень пробегает по лицу Айседоры. С растерянным видом подходит она к переводчице, берет ее за руку и дрожащим голосом говорит:

— Скажите ему, что он не прав, он глубоко ошибается. Я дала людям красоту. Я отдала им всю душу. И эта красота не может умереть. Она где-то существует… Я уверена, уверена…

Со слезами на глазах она добавляет на своем жалком русском: «Красота не умирай!»

Удовлетворенный в своем зловредном желании уязвить, Есенин притягивает ее к себе и, похлопав по спине, как бы дразня, говорит:

— Эх, Дункан… Эх… Айседора улыбается. Все забыто…

Через несколько дней Есенин читал вслух стихи Пушкина, восхищаясь некоторыми пассажами из великого поэта. Вдруг остановился и сказал:

— Поистине большевики совсем забыли о роли Бога в литературе!

Лола перевела. Сначала Айседора промолчала. Потом, коверкая русские слова, ответила:

— Большевики правы. Бога нет. Вышел из моды. Смешон. Тогда, с широкой улыбкой, словно поправляя ребенка, который ошибся в таблице умножения, он сказал:

— Эх, Айседора! Ведь все от Бога. И поэзия, и даже твои танцы.

— Нет, нет. Скажите ему, что мои боги — это Красота и Любовь. Других нет. Откуда ты знаешь, что Бог существует? Люди придумывают богов, чтобы держать в страхе друг друга. Древние греки знали уже об этом тысячи лет назад. Нет ничего, кроме того, что мы знаем, изобретаем или представляем себе. Ад существует на земле, в этой жизни. И рай тоже земной!

Выпрямившись и указывая на кровать, она воскликнула по-русски:

— Вот Бог!

Прекрасной звездной ночью они совершили вместе с Лолой Кинель прогулку на гондоле. Воды лагуны, как темная муаровая ткань, раскрывались перед ними. Айседора сидела одна под бархатным балдахином, белая рука ее лениво лежала на борту гондолы, выделяясь в ночной темноте. Впереди сидел Есенин и рассказывал Лоле о своей жизни, просто и спокойно, словно речь шла о ком-то другом. Голоса гондольеров, доносившиеся издалека, и ровный плеск воды придавали тишине загадочность. Тихим голосом, почти шепотом, Есенин рассказывал о своем детстве деревенского босоногого мальчишки, о своих детских открытиях, страхах и влюбленностях. Вспоминал, как однажды увидел самое прекрасное женское лицо, какое ему довелось увидеть в жизни; позже он узнал, что это была юная послушница из соседнего монастыря.