Как я стал собой. Воспоминания - Ирвин Ялом
В работе «К учению о ничтожности существования» Шопенгауэр писал:
Человек никогда не бывает счастлив, но проводит всю свою жизнь в погоне за тем, что, по его мнению, сделает его счастливым; он редко достигает своей цели, а когда и достигает, то лишь разочаровывается; под конец он в основном терпит крушение и приходит в гавань без мачты и снастей. А потом уж все одно, был он счастлив или несчастен, ибо жизнь его – не что иное как нынешнее мгновение, вечно исчезающее; и теперь оно кончилось.
Вдобавок к сильнейшему пессимизму Шопенгауэра мучило мощное сексуальное влечение, и его неспособность сближаться с другими людьми несексуальными способами способствовала постоянному дурному настроению. Только в детстве, до развития сексуальности, и в конце жизни, когда его аппетиты умерились, он действительно ощущал счастье. Например, в своем главном труде «Мир как воля и представление» он писал:
Именно потому что роковая активность половой системы все еще дремлет, а мозг уже работает в полную силу, детство – это высший период невинности и счастья, Эдем, потерянный рай, на который мы с тоской оглядываемся всю свою жизнь.
Но у самого Шопенгауэра нет никакого подтверждения этому: его пессимизм был безжалостен:
Под конец своей жизни ни один человек, если он искренен и не утратил остатков разума, не пожелает пройти через нее снова. Вместо этого он с гораздо большей охотой предпочел бы избрать полное несуществование.
Чем больше я узнавал об Артуре Шопенгауэре, тем более трагичной находил его жизнь: как печально, что один из величайших гениев испытывал такие неослабевающие муки! На мой взгляд, он отчаянно нуждался в психотерапии.
Его отношения с родителями напоминали мрачную драму Эдипа. Вначале он приводил в ярость отца отказом вступить в семейный торговый бизнес. Он обожал мать, популярную романистку, и когда его отец совершил самоубийство, шестнадцатилетний Артур был столь настойчив в своих попытках безраздельно владеть и управлять ею, что она в итоге порвала с ним всяческие отношения и отказывалась встречаться с ним в следующие пятнадцать лет своей жизни. Он настолько страшился быть похороненным заживо, что в своем завещании приказал не предавать его погребению в течение нескольких дней, пока запах разложения тела не распространится по ближайшим окрестностям.
Размышляя о его безрадостной жизни, я гадал, могла ли помочь Шопенгауэру терапия. Если бы он консультировался со мной, смог бы я найти способ принести ему утешение? Я начал воображать сцены нашей работы, и постепенно стали вырисовываться очертания романа о Шопенгауэре.
Шопенгауэр на приеме у психотерапевта – только представьте себе! Какая приятно вызывающая мысль! Но кто мог бы стать его терапевтом в этой истории? Шопенгауэр родился в 1788 году, более чем за сто лет до первых зачатков психотерапии. Неделями я обдумывал образ какого-нибудь сострадательного, начитанного, философски подкованного бывшего иезуита. Он мог бы организовать для страждущих медитационный ретрит, куда приехал бы Шопенгауэр. Эта идея обладала некоторыми достоинствами. В период жизни Шопенгауэра сотни иезуитов остались не у дел: папа римский распустил иезуитский орден в 1773 году, и воссоздан он было только сорок один год спустя. Но этот сюжет никак не срастался, и я его забросил.
Вместо этого я решил создать этакий клон Шопенгауэра, современного философа, одаренного шопенгауэровским интеллектом, интересами и личностными характеристиками (включая мизантропию, сексуальную компульсивность и пессимизм). И так был зачат персонаж по имени Филипп.
Я поселил Филиппа в XX веке, когда психотерапия стала общедоступной. Но какой тип терапии мог быть наиболее эффективным для Филиппа? Столь острые межличностные проблемы взывали к интенсивной групповой терапии. А сам групповой терапевт? Мне нужен был опытный, умелый групповой терапевт, и я создал Джулиуса, мудрого пожилого практика с подходом к групповой терапии, похожим на мой собственный.
Далее я сотворил других персонажей (членов терапевтической группы), представил Филиппа группе и позволил персонажам свободно взаимодействовать друг с другом. У меня не было никаких заранее подготовленных идей: я просто записывал действие по мере того, как оно разворачивалось в моем воображении.
Вы только задумайтесь! Клон Шопенгауэра приходит в терапевтическую группу, создает хаос, бросает вызов ее руководителю и приводит в ярость других членов группы, но в конечном итоге переживает яркие личностные изменения. Подумать только, какое послание я передал бы этим романом своим коллегам: если групповая терапия могла бы помочь Артуру Шопенгауэру, сверхпессимисту и самому отъявленному мизантропу всех времен, это значит, что групповая терапия могла бы помочь кому угодно!
Впоследствии, оглядываясь на завершенный роман, я осознал, что он мог бы быть хорошим обучающим инструментом для подготовки групповых психотерапевтов. И во многих разделах пятого издания своего учебника по групповой терапии я даю студентам-читателям ссылки на разные страницы романа, где они могут найти яркие иллюстрации принципов терапии.
Я писал этот роман в необычной манере, перемежая главы, описывающие встречи терапевтической группы, с психологической биографией Шопенгауэра. Подозреваю, многие читатели пришли в недоумение от этого формата, и даже в разгар работы над ним я понимал, что сочетание вышло не слишком удачное. Тем не менее я полагал, что краткое изложение жизни Шопенгауэра поможет читателю понять Филиппа, шопенгауэровского двойника.
Но это лишь часть причин: признаюсь, шопенгауэровские труды, жизнь и душа настолько очаровали меня, что я не смог пройти мимо возможности поразмыслить вслух о формировании его характера. Не сумел я и устоять перед искушением исследовать моменты, в которых Шопенгауэр предвосхитил Фрейда и подготовил почву для зарождения психотерапии.
Полагаю, эта книга – лучшая демонстрация эффективности групповой терапии из всех, что я написал. Джулиус был терапевтом, которым всегда старался быть я сам. В книге у него развивается неизлечимая злокачественная меланома. Несмотря на болезнь, он продолжает находить смысл в жизни даже на пороге смерти, улучшая жизнь всех членов своей группы. Он открыт, великодушен, сфокусирован на «здесь и сейчас» и отдает всю оставшуюся у него энергию, помогая членам группы исследовать их взаимоотношения друг с другом и познавать самих себя.
Выбор заглавия для этого романа дался мне неожиданно легко: как только в моем сознании всплыл вариант «Шопенгауэр как лекарство», я его принял. Мне понравилась его двусмысленность: Шопенгауэру-человеку предлагается лекарство, а Шопенгауэр-мыслитель предлагает целительное средство всем нам[36].
Прошло двенадцать лет после публикации, а этот роман все еще держится бодрячком. Одна чешская кинокомпания работает над его экранизацией. «Шопенгауэр как лекарство» также предвосхитил появление сферы клинической философии, как я узнал от ведущих специалистов этой дисциплины.
Несколько лет назад на ежегодном съезде Американской ассоциации
