Лев Балаян - Сталин и Хрущев

Я объяснил, что не отказываюсь от показаний и готов давать их, но протестую против оскорблений и угроз. Честно говоря, я ожидал, что майор бросит мне: «А чего ещё ты, сволочь, заслуживаешь? Ждёшь, что с тобой тут нянчиться будут?». Но он ещё раз сухо взглянул на меня и сделал какой-то знак следователю. Тот ткнул рукой под стол – нажал кнопку вызова конвоира. Тут же открылась дверь, и меня увели.

Опять не вызывали несколько дней, а когда вызвали, привели в другой кабинет и меня встретил другой человек с капитанскими погонами. Предложил сесть на «позорную табуретку» – так мы называли привинченную табуретку у входа, на которую усаживают подследственного во время допроса, потом сказал: «Я капитан Галицкий, ваш следователь, надеюсь, что мы с вами сработаемся. Это не только в моих, но и в ваших интересах».

И далее повёл своё следствие в формах, вполне приемлемых. Я стал давать показания, тем более, что с первого же дня нашего общения капитан усадил меня за отдельный столик, дал чистые листы бумаги и предложил писать так называемые «собственноручные показания», Лишь потом, когда показания он стал переводить на язык следственных протоколов, я понял, что этот человек «мягко стелет, да жёстко спать». Галицкий умело поворачивал мои признания в сторону, нужную ему и отягчавшую моё положение. Но делал это в форме, которая, тем не менее, не вызывала у меня чувства ущемлённой справедливости, так как всё-таки ведь я был действительно преступник, что уж там говорить. Но беседовал капитан со мной на человеческом языке, стараясь добираться только до фактической сути событий, не пытался давать фактам и действиям собственной эмоционально окрашенной оценки. Иногда, очевидно, желая дать мне, да и себе тоже, возможность отдохнуть, Галицкий заводил и разговоры общего характера. Во время одного я спросил, почему не слышу от него никаких ругательных и оскорбительных оценок моего поведения во время войны, моей измены и службы у немцев. Он ответил: «Это не входит в круг моих обязанностей, моё дело – добыть от вас сведения фактического характера, максимально точные и подтверждённые. А как я сам отношусь ко всему вашему поведению – это моё личное дело, к следствию не касающееся. Конечно, вы понимаете, одобрять ваше поведение и восхищаться им у меня оснований нет, но, повторяю, это к следствию не относится…

Время пребывания в следственных подвалах растянулось на четыре месяца из-за продления следствия. Я боролся изо всех своих силёнок, сопротивлялся усилиям следователей «намотать» мне как можно больше. Так как я скупо рассказывал о себе, а других материалов у следствия было мало, то следователи и старались, по обычаям того времени, приписать мне такие действия и навалить на меня такие грехи, которые я не совершал. ВУ спорах и возне вокруг не подписываемых протоколов мне удалось скрыть целый год службы у немцев, вся моя «эпопея» у Гиля в его дружине осталась неизвестной. Не могу сказать, какое имело бы последствие в то время разоблачение ещё и этого этапа моей «деятельности», изменило бы оно ход дела или всё осталось бы в том же виде. Тут можно предполагать в равной степени и то, и другое. Тем не менее, весь свой лагерный срок до Указа об амнистии 1955 года я прожил в постоянном страхе, что этот мой обман вскроется и меня потащат к новой ответственности»…

Вот так-то. Ежели Самутин не оговаривал себя и других, как это делали Солженицын и его «герои», то у него нет и оснований лгать, что его пытали и что он выдавал, не выдержав пыток.

…Представим на минуту, что мы очутились в зале, где проходит ХХ съезд КПСС. Мы слышим из уст Хрущёва о том, что якобы существовала «телеграмма» секретарям обкомов, крайкомов, ЦК Компартий национальных республик от 10 января 1939 года, подписанная И.В. Сталиным: «ЦК ВКП (б) разъясняет, что применение физического воздействия в практике НКВД было допущено с 1937 года с разрешения ЦК…

ЦК ВКП(б) считает, что метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь, в виде исключения, в отношении явных и неразоружившихся врагов народа, как совершенно правильный и целесообразный метод».

Я не берусь категорически утверждать, была ли в природе такая телеграмма или её не было. Но можете мне поверить на слово: я вплотную занимался этим вопросом, но сколько бы раз и где бы ни встречал я эту «шифрограмму», всегда при ней стояла сноска, которая отсылала к одному и тому же источнику – вы догадались правильно: – к докладу Н.С. Хрущёва на ХХ съезде КПСС! Хоть бы раз, приличия ради, был указан архив, где хранится пусть один-единственный экземпляр подлинника подобного «документа» особой важности.

Ни разу! Нет ни подлинника, ни даже фальшивки. А это доказывает: Хрущёв нагло врал!

14 февраля 1974 года все центральные советские газеты опубликовали следующее сообщение: «Указом Верховного Совета СССР за систематическое совершение действий, не совместимых с принадлежностью к гражданству СССР и наносящих ущерб СССР, лишён гражданства и 13 февраля 1974 года выдворен за пределы Советского Союза Солженицын А.И. Семья Солженицына сможет выехать к нему, как только сочтёт необходимым».

Во Франкфурте-на-Майне, куда его доставил самолёт Аэрофлота, он сразу же был подхвачен враждебными Советскому Союзу средствами массовой информации, для которых изгнанный Советами лауреат Нобелевской премии представлял тогда сенсационный интерес. Но Германия его не устраивала, и вскоре Исаич оказался в Соединённых Штатах, в Вермонте, штате, природные условия которого напоминали климат среднерусской полосы.

Спустя неделю после высылки Солженицына «Литературная газета» опубликовала большую подборку писем «Конец литературного власовца», где один писатель высказывал такую мысль: «Если отдельный гражданин настойчиво противопоставляет себя обществу, в котором живёт, то общество, исчерпав меры воздействия, вправе отвергнуть его».

Но отверженный дождался своего часа и вернулся в Россию, когда Запад, с его помощью успешно завершивший своё подлое дело по ликвидации детища Иосифа Виссарионовича Сталина – Советского Союза – потерял всякий интерес к одиозной персоне Солженицына.

Однако, к этому времени престарелый графоман полностью исписался, и всё, что ему оставалось делать при Ельцине – это время от времени брюзжать с видом «пророка» по Российскому телевидению со своим «обличающим» мафиозный ельцинский режим «особым мнением», которое уже никого не интересовало и абсолютно ничего уже не могло изменить.

Генетически повреждённые «Солженицыны» свою разрушительную роль сыграли, так и не осознав, что их просто использовали в роли козлов-провокаторов…