Алиса в русском зазеркалье. Последняя императрица России: взгляд из современности - Павел Валерьевич Басинский
По крайней мере к этому моменту стало уже известно, что император жив, он в Ставке и направляется в Царское Село в сопровождении специальной комиссии во главе с комиссаром Временного правительства А. А. Бубликовым как арестованный «бывший царь», полковник Николай Романов. Короткий телефонный разговор между Николаем и Алисой состоялся через день после подписания им акта об отречении от престола в окружении посторонних глаз и ушей с обеих сторон. Они успели только поговорить о детях, а о самом важном было всего три слова: «Ты знаешь?» – «Да». Спустя два дня в Александровском дворце обрезали городской телефон.
Царская семья была арестована.
”21 марта (по новому стилю, по старому – 8 марта. – К. Б.), за день до возвращения императора, генерал Корнилов прибыл, чтобы официально взять императрицу под арест по распоряжению Временного правительства. Императрица приняла его в своей зеленой гостиной (предположительно Кленовая гостиная Александровского дворца. – К. Б.), в своей обычной белой одежде сестры милосердия. Когда он прочитал ей распоряжение об аресте, она сказала, что рада, что эта обязанность выпала ему, поскольку он сам знал, что такое быть заключенным (генерал Корнилов был пленным в Австрии), и она была уверена, что он понимал, что она испытывала. Она повторила ему просьбу, с которой обращалась к Гучкову по поводу госпиталей и медицинских поездов (оставить действующими и удовлетворять нужды лазаретов и санитарных поездов, бывших ранее в ведении императрицы. – К. Б.), и попросила, чтобы персоналу, обслуживающему инвалидов, было позволено остаться, добавив, что теперь она только мать, заботящаяся о своих детях. Присутствовавший при разговоре граф Бенкендорф (обер-гофмаршал Императорского двора. – К. Б.) рассказывал, что во время беседы она держалась с удивительным достоинством. Корнилов сообщил графу Бенкендорфу, что те, кто хочет остаться с императрицей, будут так же посажены под арест и разделят ее участь. Те же, кто предпочтет остаться на свободе, должны покинуть дворец в течение двадцати четырех часов.
(Баронесса Софья Буксгевден. «Жизнь и трагедия Александры Федоровны…»)
Граф Павел Константинович Бенкендорф, придворная дама Елизавета Нарышкина (в письмах Алиса часто называла ее «мадам Зизи»), гоф-лектриса Екатерина Адольфовна Шнейдер (гувернантка младших княжон и учительница русского языка императрицы), гувернер цесаревича Пьер Жильяр, баронесса Софья Буксгевден, графиня Гендрикова, врач Евгений Боткин, до своего ареста Анна Вырубова и Лили Ден. Вот небольшое окружение царскосельских арестантов, не считая слуг.
Этот момент в истории Алисы очень важен. Несколько дней переживаний, страха за жизнь своих детей и боли из-за одиночества оторванного от семьи супруга сотворили нового человека. Нет, это не была какая-то суперновая Алиса, но что-то заложенное глубоко внутри ее, стойкость и спокойное принятие событий, зревшая все годы человеческая мудрость в несколько дней подчинили себе все бушевавшие в ней ранее чувства. Каждое зеркало, через которое мы пытаемся разглядеть Алису в это время, – то есть каждое воспоминание окружающих ее лиц, – отражает одно: «дойдя до края сил человеческих, пройдя через это последнее испытание, она вынесла то изумительное светлое спокойствие, которое поддерживало ее семью до конца их дней». Я цитирую Пьера Жильяра, но ровно такую же характеристику императрицы, практически слово в слово, вы найдете у Лили Ден, у Буксгевден и у Вырубовой.
Все осталось при ней: слабое здоровье, больной цесаревич, заботы о княжнах и других окружающих ее людях, тревога за государя, не привыкшего к бездействию.
Но что-то изменилось. Отчего вдруг стало так спокойно ей, когда вся ее семья оказалась под арестом? Они все были рядом. Больше ее муж не одинок, как она этого боялась. Круг тех, кому она что-либо была должна, сузился и стал ей по силам. Ее движения были ограничены самим фактом ареста, и больше не нужно было превозмогать боль для долгих приемов и монарших дел. Мистическая религиозность пришлась к моменту, давала ей силы и успокоение. И – самое главное – теперь стало ясно, кто жертва, а кто палач.
Правда в любом случае была на их стороне, так как они были унижены. Раньше любое ее действие, даже доброе и хорошее, могло вернуться бумерангом – обвинением в ее адрес. Теперь они имели право на любую реакцию – злиться, грубить, жаловаться, и никто бы их не осудил. Но наступил тот самый момент, когда врожденное благородство и христианское воспитание сделали их сразу на несколько голов выше тех, кто окружил их враждебной силой, – в основном неумных и грубых людей.
Все стало прозрачным, понятным. Из забот остались две: физическое выживание и духовная жизнь.
Практически сразу после ареста установился особый режим жизни царской семьи. Прогулки позволялись только на небольшой территории возле дворца. Когда царские дети начали выздоравливать, они вернулись в свой любимый Александровский парк, где провели столько замечательных часов в играх и фантазиях, и там старались забыть, что они – арестанты.
Юрий Ломан, сын полковника Ломана, которому в 1917 году было десять лет, так вспоминал об этом времени:
”Еще долго младшие великие княжны Мария и Анастасия, словно собачонки, бегали за высокой решеткой парка, стараясь на дорожке к лазарету разглядеть знакомых, а те не знали, что и делать: подойти к решетке поздороваться и поговорить с бывшими великими княжнами – получится вроде демонстрации, не поздороваться – как-то неудобно. И проходили люди, отворачивая голову от дворца, словно не замечая бывших императорских высочеств. А бывший император в сопровождении двух прапорщиков, в отведенное для этого время, неутомимо ходил по дорожкам пустынного парка, ходил так много и так быстро, что бедные прапоры ног под собой не чувствовали от усталости.
Поначалу арестанты оставались в своих спальнях и могли свободно общаться между собой, но с 26 марта возглавлявший Временное правительство Александр Керенский принял решение о разделении бывших императора и императрицы. С этого дня им разрешалось видеться только за столом во время приема пищи или чаепития, в присутствии офицеров. Вести беседы предписывалось только по-русски. Их личные бумаги были арестованы и переданы для формирования дела. Конечно, это был только первый этап унижения. Но довольно существенный.
Если у Николая и его семьи еще оставалась надежда на выезд за границу, а Керенский постоянно раздувал этот огонек надежды своими сказками о переговорах с Англией, то петроградские газеты уже в первые дни после ареста поставили все точки над «i». О выезде за границу не могло быть и речи. 15 марта 1917 года в № 15 газеты «Известия Совета Рабочих и Солдатских депутатов» (первый выпуск газеты – 28 февраля 1917 года,
