Анатолий Терещенко - СМЕРШ в Тегеране

— Прекратить!

Все замерли. Чемодан был изъят и передан нашей стороне в целости и сохранности, и мы продолжили поездку по назначению.

С тех пор дядя меня стал называть по имени отчеству, не иначе, как Анатолий Иванович. Так он обращался ко мне до конца своих дней.

Приходил он к нам домой раз в неделю, в воскресенье. Мама готовила обед. После обеда он прогуливался по саду и о чем-то говорил с матерью, отцом, с сестрой Марией, которая жила недалеко, на улице Каретной. Это где-то минут 10–15 хода пешком. Прибегали на обед и племянницы. А дядя ходил по саду и попыхивал папиросой «Казбек».

Мы, пацаны, прячась в дальнем углу сада, твердо верили, чтобы стать генералом, нужно курить и обязательно «Казбек». Вот в чем секрет успеха. Лет за 10 — 15 до смерти Николай Григорьевич курить бросил. Причины не знаю.

Рюмочку за обедом выпить не отказывался, но никогда не злоупотреблял. Выпившим я его никогда не видел.

Улыбка у него была сдержанная, бурного восторга или негодования не было.

Любил читать. Была большая библиотека, по тем временам это было большое состояние. Писал на полях журналов и газет размашистым почерком пару слов. Пользовался красным и синим карандашами.

Жены у него не было. Как-то раз я случайно услышал разговор Николая Григорьевича и моей матери, которая его «пилила» за то, что он не женат.

— Вон сколько женщин рады бы связать с тобой судьбу. А ты отмалчиваешься.

На что он ответил:

— Ольга, так сложилась моя судьба. Я ее забыть не могу, а другую женщину в дом не приведу, и закончим на этом разговор.

В те далекие времена наш город был наводнен трофейными автомашинами, одну из них имел и мой отец, марки «Опель». На нем мы ездили на море, за Светлогорск и прогуливались по краю обрыва.

К морю Николай Григорьевич спускаться, как правило, не любил, но стоять на краю обрыва и смотреть вдаль ему доставляло удовольствие. При этом если кто-то подходил близко к краю предупреждал, что это опасно.

Отец мой, Веревкин Иван Гаврилович, начал службу перед войной, в пограничных войсках, на границе с Польшей. Как он говорил, в 70 километрах от Бреста. Сейчас эта территория в Польше. Он попал в эту «мясорубку» в 1941 году с первой минуты войны.

Он в 3 часа ночи сменился с «секрета» и только зашел в казарму, как начался обстрел. А познакомился с моей матерью уже после войны, в Калининграде, когда стоял на посту и охранял здание, где жил Николай Григорьевич. Это на ул. Менделеева. Когда моя мать, Ольга Егоровна, сказала, что хочет выйти замуж за сержанта СМЕРШ, и как на это смотрит Николай Григорьевич, он ей сказал:

— Оля, ты взрослый человек, и я хочу видеть тебя счастливой, дурочка. Решай сама.

Отношения между отцом и Николаем Григорьевичем были нормальными, но я чувствовал, что отец видит перед собой генерала. А дядя относился к отцу, как ровня, и никогда не сказал что-либо обидное в его адрес. Об этом и речи не могло быть, хотя отец был не святой и «святой воды» иногда перебирал. Да, то поколение осуждать нельзя. Они не просто радовались жизни, они радовались, что остались живы и раны их заживали долго. Так у моего отца ранение «закрылось» только в 1976 году.

У Николая Григорьевич тоже были ранения. Я шрамы от ран видел, когда он весной в нашем саду раздевался по пояс и прогуливался возле цветущих яблонь. В районе правой лопатки у него был большой шрам, и на мой вопрос, — а еще есть? — он показал на ноге, но тот был гораздо меньше. От более детального обсуждения ранений он отшутился и сказал:

— Анатолий Иванович, потом расскажу!

Мы с моим другом Григорием Дмитриевым твердо решили, что на плече — ранение саблей, а на ноге — пулевое, и обязательно из крупнокалиберного пулемета, кто же станет стрелять по генералу из пистолета?

Как-то раз мы с Григорием бегали по саду и занимались своими важными мальчишескими делами, тут к нам подходит Николай Григорьевич и говорит:

— Ребята, у меня к вам серьезное поручение, — и ставит перед нами задачу, — с поляны, где стоят ульи с пчелами, разогнать мух, пчел не трогать и после этого поляну покинуть.

Сколько было усердия, это надо было видеть. Досталось и пчелам. Пришел Николай Григорьевич и попросил нас уйти, а брюки у него были закатаны по колено. Мы, конечно, сделали вид, что ушли, а сами спрятались в кустах смородины и наблюдали.

Николай Григорьевич подходит к улью и палочкой начинает стучать. Пчелы не заставили себя ждать, облепили ноги и давай жалить, а Николай Григорьевич быстро не ушел, а побежал в сторону дома.

Мы были в шоке, как это могло случиться, что боевого генерала покусали пчелы. Григорий сквозь зубы процедил: «Месть, только месть».

Дальше я его уже не слышал, так как бежал за молотком в гараж. Дальше подробности описывать не буду, но за нашими действиями с любопытством наблюдали мухи и дворовый пес Бобик.

На наши вопли прибежал Николай Григорьевич. Наш спаситель быстро за шиворот выволок нас с очага мести. Потом долго смеялся после нашего рассказа и объяснил нам, для чего он это делал. Вот так познавался этот мир — и в нем был мой друг и дядя Николай Григорьевич.

Я хорошо помню, когда я почувствовал, что Николай Григорьевич не только мой дядя, но и товарищ, единомышленник. Никогда он не заговаривал со мной о членстве в КПСС, хотя я был активным комсомольцем, и у нас было много тем к обсуждению. Видно настало время, и я задал ему вопрос об этом. Работал я тогда шофером в гараже. Вот с этого момента мы еще больше сблизились. Он снабжал меня литературой, которую я, с его точки зрения, должен был прочесть. А когда я был принят в партию, он долго тряс мою руку со словами — «Поздравляю!».

Я горжусь, что стоял в одном ряду с такими людьми, как Николай Григорьевич.

Быт в квартире у Николая Григорьевича был скромный. Вдоль стен стояли стеллажи с книгами, у окна стол с креслом. Это был его кабинет. В спальне была кровать, по бокам две тумбочки. По хозяйству ему помогала младшая сестра Ольга, — моя мама. Он ее очень любил и всегда советовался, но поступал так, как считал нужным сам.

Любил пить крепкий чай и непременно в подстаканнике. Мы с мамой часто навещали его. Мама варила ему обеды, убирала, а мы тем временем с Николаем Григорьевичем разговаривали. Он был очень довольный, так как в доме появлялась теплота, заботы и уют.

Ходил в кинотеатр «Заря» на фильмы, читал газеты — «Литературную газету», «Калининградскую правду», «Правду». Журналы, такие как «Наука и жизнь» и «Новая жизнь»…

Всех я уже не помню, так как давно этих изданий нет. Еще вспоминается интересный случай. Я работал тогда в цехе водопровода в «Водоканале». Однажды подошел ко мне седовласый мужчина, фамилию помню — Шестаков. Он работал обходчиком и был уже в пожилом возрасте. Спросил, правда ли я племянник Кравченко Николая Григорьевича. Я ответил, что — да.