Юрий Сушко - Марина Влади, обаятельная «колдунья»

Каждую главу романа Марина заключала стихотворными строками Высоцкого:

И когда рядом рухнет израненный друг,И над первой потерей ты взвоешь скорбя,И когда ты без кожи останешься вдругОт того, что убили — его, не тебя…

В 1993 году Юлия Абдулова, как и тогда с «Прерванным полетом», получила от Марины только что выпущенную в Париже книжку «Путешествие Сергея Ивановича» с настоятельной просьбой: прочти. Если понравится, начнем работать, посторонним давать на перевод не хочу.

Затем Марина Влади предложила готовую рукопись российским издателям. Роман с интересом принимали, быстро прочитывали и — отказывали. Почему? Ответы были уклончивыми. Лишь в одном издательстве главный редактор рискнул объясниться с «молодым автором»: «Понимаете ли, уважаемая Марина Владимировна, сейчас, когда в Чечне полыхает война, антивоенный пафос вашей книги может только дополнительно накалить страсти… Простите. Будет что-либо иное, поверьте, мы готовы к сотрудничеству …»

— Вспомни, Марина, а не ты ли отправляла телеграмму генералу Александру Лебедю с требованием немедленно прекратить резню в Чечне? — задал ей каверзный вопрос один добрый московский знакомый. — Ладно, если бы только адресату… На кой ляд тебе понадобилось публиковать эту «телегу» во всех газетах?

— Но я…

— Да, ты. Вот и получай, родное общество «Франс-Юньон Совьетик»!

Прошло более десяти лет, пока «Сергей Иванович» все-таки был опубликован в России. А еще через несколько лет, в 2009-м, на кинофестивале в Каннах во время традиционной «Русской ночи» с грандиозным фейерверком и банкетом Марине вручили почетный знак «За вклад в развитие культурных связей России и Франции», доверительно напомнив, что ранее этой награды удостаивались только Морис Дрюон, Пьер Карден и Мишель Легран. Отныне, Марина Владимировна, вы — украшение этой достойной компании…

— Спасибо. Я тронута.

— Марина, ты только не волнуйся. Час назад звонили с Таити…

— Жан-Клод? — она остановилась у порога, даже не успев войти в дом.

— Нет.

— Игорь?

Шварценберг был бледен, взволнован больше обычного, только и смог кивнуть: «Да».

— Что с ним? Он жив?

— Автокатастрофа. Он жив, сейчас в коме, находится в реанимации, я говорил с коллегами, положение непростое.

— Я должна лететь.

— Мы летим вместе, я уже заказал билеты. Вылет завтра в восемь утра.

Совсем недавно Марина звонила сыну, поздравляла с 40-летием, интересовалась здоровьем. Игорь заверял ее, что у него все в порядке, что он бодр, чист, как слеза, и готов к своему следующему сорокалетию.

Способный, талантливый мальчишка, он в 15 лет пристрастился к наркотикам, сбегал из дома, шлялся неизвестно где, связался с хиппи, вместе со своим кузеном Алексом докатился до воровства… Слава богу, хоть удалось избавить его от того адского зелья. Чего это стоило, вспоминать не хочется. В своих увлечениях всегда разбрасывался: то снимался в кино, то занимался гитарой, то живописью. Вечный искатель приключений на свою… голову. Потом каким-то образом нашел общий язык с отчимом, укатил к Жан-Клоду в Полинезию, тоже, как и Володька, стал заниматься этим черным жемчугом. Образумился. И вот теперь…

Подробности того, что произошло с Игорем, они с Леоном узнали, только когда добрались до этого чертова атолла. Вместе с друзьями сын стоял на обочине дороги, они разговаривали. Неизвестно откуда появившаяся машина на огромной скорости врезалась в компанию. Один из друзей Игоря погиб мгновенно, трое других — в реанимации.

Когда Марина увидела сына в больнице, ей стало дурно, она едва не потеряла сознание. Как хорошо, что рядом был Леон. Вид Игоря ужасен, он весь закован в гипс, опутан массой проводов, тянущихся к каким-то аппаратам. Лечащий врач мнется и ничего толком не может сказать. Будущее туманно. Выйдет ли когда-либо из комы пострадавший — неизвестно. Впрочем, и так все ясно: даже если произойдет чудо и Игорь и выкарабкается, он на всю оставшуюся жизнь будет инвалидом. На-все-гда.

Но едва встал вопрос об ампутации, женщина-хирург сказала: «Я не смогу отрезать ногу такому красавцу!» — и штопала его семь часов подряд. Марина не допускала для сына ничего иного, кроме выздоровления. Врачи рекомендуют: постарайтесь пообщаться с больным. Она приходит к Игорю каждый день, рассказывает о его детстве, поет, читает стихи, делится какими-то самыми сокровенными мыслями. Время останавливается для них. «Я доверяю тебе мои тайны, — шепчет она ему и самой себе, — в уверенности, что они достигнут глубин твоего сознания».

Постепенно состояние Игоря меняется. Он начинает дышать, спустя пять недель впервые открывает глаза. Но она еще не знает, какой удар ждет ее после возвращения к жизни сына. Ребенок не узнает ее, свою мать. Он отталкивает ее, смотрит на нее безумным взглядом, в его глазах Марина читает только ненависть и гнев. «Говорите, говорите с ним как можно больше», — опять советуют ей врачи. Своими рассказами о раннем детстве Игоря Марина пытается оживить его притуплённую память. Но эти воспоминания пугают его еще больше.

Потом он все-таки возвращается к жизни, бросая вызов мрачным медицинским прогнозам. Начинает кое-как говорить, требует жареной картошки, сигареты. Но глаза его по-прежнему пусты. Марина в ужасе, что к ее сыну больше никогда не вернется разум: «Я уже почти сожалею, что смерть пощадила его».

Понемногу, ценой многочисленных операций и изнурительных упражнений, искалеченное тело сына получает некоторую самостоятельность. Марина вновь начинает чувствовать себя матерью. Она держит за руку своего ребенка, что-то напевает, читает стихи, шепчет слова любви у колыбели своего страдания.

В местной библиотеке случайно обнаруживается томик Александра Куприна. Вечером она читала Игорю свою заветную «Олесю». Читала и плакала:

«… Олеся задумалась. Вдруг слабая улыбка пробежала по ее губам.

— Я тебе на это скажу маленькую сказочку. Однажды волк бежал по лесу, увидел зайчика и говорит ему: „Заяц, а заяц, ведь я тебя съем!“ Заяц стал проситься: „Помилуй меня, волк, мне еще жить хочется, у меня дома дети маленькие“. Волк не соглашается. Тогда заяц говорит: „Ну, дай мне хоть три дня еще на свете пожить, а потом и съешь. Все же мне легче умирать будет“. Дал ему волк эти три дня, не ест его, а только все стережет. Прошел один день, прошел другой, наконец, и третий кончается. „Ну, теперь готовься, — говорит волк, — сейчас я начну тебя есть“. Тут мой заяц и заплакал горючими слезами: „Ах, зачем мы мне, волк, эти три дня подарил! Лучше бы ты сразу меня съел, как только увидел. А то я все три дня не жил, а только терзался!..“