Борис Солоневич - Молодежь и ГПУ (Жизнь и борьба совeтской молодежи)

В 1923 году вспомнили в кабинетах ВЧК о монастыре… Но уж лучше бы не вспоминали!…

Из места молитвы и покоя монастырь сделали концентрационным лагерем — местом заключение тысяч и тысяч «классовых врагов» советской власти. Соловки превратились в «остров пыток и смерти»…

Кровь жертв красного террора окропила мирные могилы монахов-подвижников…

Не имей 100 рублей, а имей 100 друзей

Верь мне, мальчик, что когда все вокруг тебя кажется совсем уж мрачным — верный знак, что счастье повернуло на твою дорогу. Будь только тверд, спокоен и добр, и непременно случится что-нибудь, что приведет снова все в порядок.

Громадный полутемный собор. Массивные его стены, сходясь, поднимаются вверх и там исчезают во мраке. На этих стенах еще сохранились пятнами следы икон старинного письма… Алтарь, иконостас и все убранство этого старинного величественного собора уже давно расхищено.

На всей площади пола идут длинные деревянные лежанки, заполненные пестрым месивом людей. Здесь никак не меньше 500–600 человек. Несколько маленьких дымящихся печурок с длинными тонкими трубами тесно облеплены сушащимися людьми. Едва мерцают несколько электрических лампочек, оставляя всю эту безотрадную картину в серой полутьме…

Когда меня поздно вечером привели в этот собор, мне показалось на мгновенье, что вся эта человеческая масса — не люди, а клубок серых грязных червей, копошащихся на падали… Впечатление было настолько жутким, что невольная дрожь пробежала по телу…

Поужинав кусочком черного хлеба, я втиснулся на грязные доски, между спящими телами и задремал.

Утром всех нас выстроили «для развода» на работы. Пришел «нарядчик», высокий, прямо держащийся человек с военной выправкой.

Он быстро отсчитал группы:

— 30 человек — дрова пилить… 40 — на кирпичный завод. 80 — чистка помойных ям. 50 — на погрузку бревен и т. д.

— А вы, моряк, станьте в сторону, — бросил он мне, и уголки его губ чуть улыбнулись. Назначенные группы под конвоем ушли.

Нарядчик кивнул мне головой и пошел к выходу.

— Этот — со мной по требованию командира полка, — бросил он часовому, и мы вышли из собора.

— Что, т. Солоневич, не понравилось? — неожиданно спросил он меня во дворе Кремля. Я удивленно оглянулся на него.

— Вы меня знаете?

— Ну как же… Тут целый военный совет собрался, чтобы вас выцарапать… Вот сейчас всех друзей встретите… Как это говорится: без блата не до порога, а с блатом хоть за Белое море…

Действительно, в Отделе Труда меня окружили знакомые лица: тут были и Дима, и Вася, и Серж, и несколько морских офицеров, с которыми я плавал в Черном море.

— Не имей 100 рублей, а имей 100 друзей, — шутливо сказал Серж, сердечно пожимая мне руку. — Мы тут уже обдумали твою карьеру. Насчет врачебного дела — а ну его к черту, сгниешь там… Ты стрелковое дело понимаешь?

— Есть грех.

— Тиры можешь строить?

— Могу.

— Ну, вот, и ладно. Тут чекистский полк себе тир строит. Тебя туда и направят.

— А что я там делать буду?

— Пока рабочим. А дальше, как говорят, «по способности». Комбинируй там, что сможешь, проявляй инициативу и пока осматривайся… Из собора мы тебя на днях переведем.

— Да тут целый заговор в мою пользу!

— Иначе тут нельзя. Мы тебе — а ты нам. Великий закон блата. Иначе тут все голову сложим. Ну, пока… В добрый час…

Применение к каторжной местности

— «Смирно!»…

Мы оторвались от копания вала и вытянулись. К строящемуся тиру подходил командир чекистского полка, низкий коренастый человек, с суровым жестким лицом и щетинистыми усами, типичный унтер-офицер старой армии. Он недовольно махнул рукой, и заключенные взялись за лопаты.

Хмурые глаза чекиста остановились на мне, одетом в форму командира морского флота.

— Вы кто такой? — резко спросил он.

— Моряк, т. командир.

— Откуда?

— Из штаба флота из Москвы. Раньше в Черноморском флоте плавал.

— Т-а-а-а-к. Вы, как военный, стрелковое дело, вероятно, понимаете?

— Понимаю. Имею звание снайпера и инструктора по стрелковому делу. Приходилось и тиры строить.

— Ах, вот как? Ну-ка, пойдемте со мной…

Мы обошли место строящегося тира, и я дал свои соображение относительно его устройства.

— Падающие мишени? — с интересом переспросил командир. — Это дело. А вы беретесь это устроить?

— Конечно. Я бы даже сказал, что местность позволяет устроить здесь не только тир, но и спорт-городок, футбольную площадку, водную станцию на озере и ряд физкультурных развлечений. Для красноармейцев и вольнонаемных лагеря это было бы и интересным, и полезным занятием. Да и потом, это для лагеря по-ка-за-тель-но вообще…

Угрюмый чекист внимательно посмотрел на меня.

— Это верно… А вы, кстати, за что сидите?

— За контрреволюцию.

— Ну, да, да. Это-то ясно. Такие люди… А за что именно?

— За старую принадлежность к скаутской организации.

— Та-а-а-ак… — Чекист усмехнулся. — А сколько?

— Пять.

— Угу. Ну, мы посмотрим. Собственно, каэров мы не можем подпускать к нашим красноармейцам, но я просмотрю ваше дело. А пока напишите-ка мне доклад обо всем проекте.

— Товарищ командир, я в соборе живу. Там не только писать, но и дышать трудно…

— Ну, это пустяк. Доложите Завотделом труда, что я приказал перевести вас в нормальные условия. Завтра в 12 придите доложить.

— Есть…

Советская халтура

Так была создана на Соловках спорт-станция. Разумеется, ни о какой серьезной постановке спорта среди заключенных и речи не поднималось, но станция была нужна для чекистов и, главное, являлась прекрасным рекламным штрихом в общей картине СЛОН'а.

Когда в 1927 году Соловки были увековечены на кино-пленке, наша спорт-станция фигурировала в качестве чуть ли не главного довода в доказательствах «счастливой жизни» заключенных.

Под видом заключенных подобранные красноармейцы демонстрировали «с радостной улыбкой» упражнение и игры; площадки были окаймлены тысячами согнанных зрителей. Потом кино-объектив заснял все красоты и исторические достопримечательности острова, «полные энтузиазма и высокой производительности труда» лагерные работы, счастливые сытые лица хорошо одетых заключенных (тоже переодетых красноармейцев и чекистов), и когда мне через несколько лет в Сибири довелось увидеть этот фильм, — я должен сознаться, что впечатление от него оставалось прекрасное: курорт, а не лагерь…