Гельмут Вельц - Солдаты, которых предали

Из этого мы сделали для себя вывод: устраивать КП прямо на улице слишком заметно. Поэтому мы у перемещаем свой КП. Располагаемся в огромном здании с двумя флигелями – это так называемый Охотничий парк. Здесь я, хотя и с большим запозданием, получаю донесение от высланной разведгруппы.

Возвратились только двое – двое из шестерых, но оба сияют от радости и несут в руках и под мышками хлеб. Килограммов двадцать, быстро прикидываю я. Один докладывает:

– Русские нас схватили около «тюрьмы». Но ничего нам не сделали. Наоборот, мужики оказались хорошими парнями. Безо всяких повели нас к полевой кухне и накормили досыта. Каждому по четыре половника. Гороховый суп – прима! Ну, я вам скажу, господин майор, прямо поэма! Потом они нам сказали: «Двое могут вернуться». Мы бросили жребий: выпало мне и Вильгельму. Но сказать честно, лучше бы я там остался! Мы уж уходить собрались, а тут к нам подходит пожилой русский в очках и по-немецки говорит – ну, это так только называется, что по-немецки, – но мы его поняли: мол, переходите все, жратвы хватит! И еще дал нам хлеба на дорогу. И покурили тоже: Вильгельм три, а я две сигареты выкурил!

Насчет подготовки русских к атаке оба сказать ничего не могли. Ясное дело, ничего не заметили! А что принесли хлеб – это здорово. Так или иначе последствий ждать недолго.

Ночью все сотрясается от гула. Около полуночи русские танки врываются в наш район. Непрерывно грохочут по мостовой гусеницы. Ни одна противотанковая пушка, ни одно немецкое орудие не мешает разгуливать Т-34 вдоль и поперек. Посаженные на броню автоматчики спрыгивают, ведут бой в нашем расположении и выбивают наших солдат из отдельных домов, за несколько минут уничтожают командные пункты и целые штабы, которые еще совсем недавно чувствовали себя в полной безопасности.

Стрельба идет и в «Охотничьем парке». Среди руин появляются фигуры русских солдат в белых маскхалатах, они пробираются от стены к стене и пытаются молниеносными бросками захватить выходы из подвалов. Но мы отчаянно сопротивляемся. Мы боимся плена. Или, точнее говоря, того момента, когда нам придется поднять руки. Мне самому кажется это непонятным, уверен, что этого не поняли бы и мои родные, даже жена. Но это так. Это может понять только тот, кто с самого начала воевал в Сталинграде, кто видел, как здесь еще стояли дома и заводы, а улицы были почти целы. Чего мы можем ждать от русских после того, что мы творили здесь? Их ожесточение будет огромно, вдвойне огромно, потому что разрушение города продолжалось и в последние недели – тогда, когда судьба наша уже была решена. Это ожесточение будет огромно и потому, что именно последние дни принесли им большие потери. Мы поднимем руки, а они в первый момент подумают, что мы опять хотим бросать гранаты. Как отнесутся они к нам? У 14-го танкового корпуса все прошло благополучно, это мы видели. Но всегда ли будет так и что с нами станется потом – этого вообще никто не знает. Все это покрыто мраком неизвестности. Потому я и не могу решиться, потому все оттягиваю этот шаг.

Результат ночных боев – многочисленные потери. Убитые лежат на лестницах, раненых сносят в санитарные подвалы. Даже впереди, где танки только прошли и где боя вообще не было, тоже зияют новые бреши. Но ни убитых, ни раненых здесь нет. Здесь вообще нет солдат. Они перебежали к русским под покровом темноты. И не без воздействия нашей вчерашней разведгруппы и русского хлеба.

Нынешняя ночь показала, что оборону надо организовать более четко. Поэтому «Охотничий парк» мы разделили на две зоны: майор Линден принимает командование правым крылом, я – левым. Сразу же, в первые утренние часы, приступаем к постройке новых баррикад и оборудованию амбразур на верхних этажах.

Сегодня 30 января – праздник национал-социалистской Германии. Десять лет с того дня, как Гитлер пришел к власти. Достаточный повод, чтобы осыпать почестями рьяных приверженцев нацистского режима. Паулюс произведен в чин генерал-фельдмаршала. Не отстает в этом деле и командование армии. В эти дни, когда вода уже поистине подступает к самому горлу, оно не находит ничего более важного, как заниматься чинами, наградами и тому подобным. Опустошаются целые ящики орденов. Дождь «Рыцарских» и «Германских» крестов изливается на заслуживших и незаслуживших. Офицеры штаба армии и прочих штабов, провоевавшие всего несколько месяцев, получают высокие награды, на которые по всем инструкциям не имеют права. Производятся такие повышения в чинах и должностях, которые, видит бог, недопустимы даже в таком положении. Рождают на свет божий генералов, имеющих такую выслугу лет, какой раньше не хватило бы, пожалуй, и на чин капитана. Вот только отпусков на родину уже предоставить не могут, а то и их бы получили те, кому не положено. Видно, командование сказало себе: будем раздавать награды и чины обеими руками, все равно счастливцам от этого пользы немного. А между тем все-таки находятся и такие офицеры, которые считают эти награды и повышение заслуженными, гордятся ими!

Около полудня по радио передают речь Геринга. В соседнем подвале, где еще сохранился исправный приемник, свободные от службы солдаты прильнули к репродуктору. Некоторые до сих пор не отказались от надежды, они все еще верят обещанию Гитлера вызволить нас. «Вы можете положиться на меня, как на скалу! " – эту радиограмму тогда довели до сведения всех солдат и офицеров. За это обещание и цепляются неисправимые: „Фюрер не оставит нас сидеть здесь! Сегодня Геринг скажет нам все, как оно есть“. И кое у кого, кто уже мысленно попрощался с жизнью, тоже загорается слабая надежда.

Голос из репродуктора вешает о «народной общности» и «народном войске» – все это-«лова, которые мы слышали тысячи раз, они нам достаточно хорошо известны. Гитлер именуется величайшим немцем. Потом Геринг заявляет: «Противник тверд, но и германский солдат стал еще тверже! "

– А ну, приди сюда! – хочется крикнуть в лицо этому фразеру. – Приди, погляди сам на ставших «еще тверже» солдат! Вот они лежат в подвалах и снежных ямах едва в состоянии пошевелиться. Похлебка из конины, да и та раз в день, – вот вся их сила!

А Геринг не унимается: «Превыше всех гигантских сражений высится подобно огромному монументу Сталинград, битва за Сталинград. Это величайшая геройская битва из всех, какие только знала наша история!»

Он имеет в виду нас. Высокие слова, но нам от них ни жарко, ни холодно. Они весьма подозрительны. Так говорит священник у открытой могилы. Тогда тоже из покойника делают героя-небожителя. Но ему от этого не легче.

Геринг разглагольствует, как в бою генералы и солдаты стояли вместе плечом к плечу, распространяется насчет геройской битвы Нибелунгов: «Они тоже стояли до последнего!»