Жаклин Паскарль - Как я была принцессой
Суббота была еще хуже, чем пятница. Нам с Яном непременно надо было закончить сценарий радиошоу, но я совершенно не могла работать. Мне хотелось только одного – немедленно бежать в отель и сидеть в вестибюле до тех пор, пока Аддин и Шах не вернутся. Я хорошо знала, что, если появлюсь там во время, отведенное для свидания отца с детьми, мне грозят серьезные санкции со стороны Семейного суда, а кроме того, новое обострение едва наладившихся отношений с Бахрином. Еще я понимала, что, пока у меня нет серьезных доказательств каких-либо нарушений с его стороны, совершенно бесполезно обращаться в Федеральную полицию Австралии (организацию, выполняющую такие же функции, что Служба судебных исполнителей в США, но маломощную и недоукомплектованную). Каждый час моя рука сама тянулась к телефону, и администратор отеля с сочувствием заверяла меня, что ни Аддина, ни Шах никто из служащих отеля пока не видел, но, как только они появятся, им тут же передадут мои сообщения.
От волнения у меня судорогой сводило желудок, а ребра, словно железный корсет, впивались в легкие, мешая дышать, но все, что мне оставалось, – это горячо молиться, чтобы не случилось худшего, того, о чем я непрерывно думала. Ян уговаривал меня успокоиться и убеждал, что Бахрин просто придумал для детей какое-нибудь новое развлечение, но я его почти не слушала и уже ничему не верила.
«Все будет хорошо. Все будет хорошо, – повторяла я снова и снова, пытаясь задушить подступающую панику. – Он этого не сделает. Он не может это сделать». Предположение, что через семь лет Бахрин решил похитить детей, было нелепым, безумным, неправдоподобным, и все-таки в самой глубине сердца я знала, что именно это он и сделал, хотя пока и не решалась выразить эту уверенность вслух.
В 20.00 мне стало казаться, что я схожу с ума, и я запретила себе звонить в отель чаще чем раз в полчаса, опасаясь, что там устанут от моих звонков и тогда порвется единственная тонкая ниточка, соединяющая меня с детьми. К 21.00 часу ничего не изменилось, и я уже не сомневалось, что произошло что-то ужасное. Официально свидание Бахрина с детьми должно было закончиться только в воскресенье в 12.30, но я не могла больше ждать и набрала номер Семейного отдела Федеральной полиции. Снявший трубку офицер с сочувствием отнесся к моим страхам и согласился, что ситуация выглядит подозрительно, но, как я и ожидала, объяснил, что без веских доказательств исчезновения детей они не могут ничего предпринять до истечения срока их свидания с отцом. Единственное, что он мог для меня сделать, – это неофициально зафиксировать мое заявление и надеяться на лучшее.
Прошли еще два часа, похожие на два года, и к 23.00 я поняла, что должна обратиться за помощью к служащим отеля. Дежурный администратор сразу же оценил серьезность ситуации и пообещал, что расспросит своих сотрудников и перезвонит мне. Он сделал даже больше, чем обещал. Он зашел в номер Бахрина, но добытые им сведения только усугубили мое отчаяние. Администратор рассказал, что, судя по всему, в двух смежных комнатах, занимаемых Бахрином и детьми, уже две ночи никто не спал и никто из служащих отеля не видел их с вечера четверга. По комнатам были разбросаны вещи и игрушки, и только это немного утешило меня и позволило надеяться, что все мои страхи напрасны и Бахрин просто решил немного помучить меня. Я поблагодарила администратора за помощь, повесила трубку и собрала все силы, готовясь к самому длинному ожиданию в своей жизни – целых тринадцать часов до того, как мне станет известна правда. К этому времени я уже почти не контролировала свои эмоции и с трудом сдерживалась, чтобы не заорать на Яна каждый раз, когда он уверял меня, что завтра дети непременно вернуться и я совершенно напрасно извожу себя. Но я уже знала. В моем теле как будто бился пульс Аддина и Шах – раньше я никогда не замечала его, а сейчас чувствовала, как с каждой минутой он слабеет и слабеет, оставляя после себя тупую боль и такое чувство, будто я из последних сил держусь на краю пропасти.
12 июля 1992 года. Воскресенье
Утром я каким-то чудом, не отрывая глаз от стрелок часов, провела свою радиопрограмму. Ровно в полдень она закончилась, и мы с Яном тут же помчались в отель «Виктория» за детьми. Мы приехали туда раньше положенного срока, и Ян настоял, чтобы еще пятнадцать минут мы просидели в машине. Он считал, что с Бахрином следует играть по правилам. Наконец стрелки показали половину первого – пора идти. Ян пожал мою руку, а я распахнула дверь и, с трудом вспомнив, как надо переставлять ноги, чтобы двигаться, подошла к стойке, на которой заметила телефон. Перед тем как набрать номер, я мысленно произнесла короткую и несвязную молитву. Я молилась о том, чтобы мое предчувствие не оправдалось, и чтобы сейчас, обернувшись, я увидела, как по вестибюлю ко мне бегут Аддин и Шах, и чтобы вообще когда-нибудь увидела их.
Я набрала номер. Мне никто не ответил. Я набрала еще раз, решив, что могла перепутать цифры, хотя, конечно же, точно знала, что ничего не перепутала. Потом, изо всех сил стараясь заглушить истерические нотки в голосе, я попросила позвать администратора. Та немедленно появилась и начала действовать. Ведя меня к лифту, она непрерывно говорила что-то о безопасности, уважении к законам и неприкосновенности частной жизни. Я не понимала ни слова, но все время кивала. В тот момент для того, чтобы узнать хоть что-нибудь об Аддине и Шахире, я согласилась бы и с самим чертом. Наконец, пройдя по тускло освещенному коридору, мы остановились у двери, за которой меня ждало будущее.
«Помните, что вы обещали ничего не трогать, миссис Гиллеспи», – последний раз напомнила администратор и вставила ключ в замок. То, что я увидела за дверью, показалось мне сценой из фильма ужасов, хотя на самом деле это была просто пустая гостиничная комната. Я посмотрела под ноги и не сразу поняла, что ступаю по десятку белых записок, подсунутых под дверь за прошедшие сутки. Посреди первой комнаты стоял раскрытый чемодан, часть его содержимого валялась рядом. Постель не была смята – плохой знак. Я прошла в соседнюю комнату, детскую, и первым делом заметила, что у Шах наконец-то появилась своя кроватка. Правда, сейчас она стояла пустая. Так же, как и кровать Аддина. Мне казалось, в этой комнате еще слышно эхо детских голосов. С люстры свисали воздушные шарики и ленты серпантина. К стене кто-то прилепил кусок блестящей бумаги, в которую обычно заворачивают подарки, а рядом, косо приколотая, висела большая открытка «С днем рождения».
У меня вдруг перехватило дыхание, потому что я поняла – эта комната была посланием мне от Бахрина – посланием, смысл которого могла понять только я. На кроватке Шах рядышком сидели Белянка и Минни Маус – молчаливые свидетели того, что здесь случилось. На полу валялась маленькая красная шляпка – мы купили ее неделю назад к новому зимнему пальто Шах. Вдруг к горлу подступила дурнота, а комната закружилась перед глазами – я увидела, что Бахрин сделал с этой шляпкой: она была разодрана и измята так, будто кто-то в ярости топтал ее ногами. Гордость Аддина, его обожаемые большие кроссовки «Рибок», которые он выпрашивал у меня несколько месяцев, тоже валялись на полу, словно только что сброшенные хозяином. Его бейсболка висела на спинке кровати. Время точно остановилось в этой дешевой казенной комнате. Здесь царил вакуум, специально созданный человеком, помешавшимся на мести. Вся эта сцена напоминала мне о корабле-призраке «Мария Селеста», оставленном экипажем и пассажирами: недоеденная еда на столах, радио, играющее на полную громкость, и ни одной живой души. Разница только в том, что все это происходило не в Бермудском треугольнике, а случилось с моими собственными детьми.
