Борис Поршнев - Мелье

Все же, конечно, важно знать факты о мятежном дыхании народа в годы, пока жил Мелье.

В 80-х годах (годы учения Мелье) кривая народных восстаний во Франции падает, в 90-х снова начинает подниматься вверх, чтобы разразиться в начале нового, XVIII века ожесточенной, странной, оглушившей Францию народной войной на юге, в Лангедоке. Странно в ней было то, что Франция была уже взрослее, а народное отчаяние вдруг снова — но в последний раз! — приняло характер сектантского возбуждения, самоотверженной религиозной ереси. Поднялись крестьяне-гугеноты против религиозных преследований. Целых три года, 1702–1704 вели маршалы «короля-солнца» кровавую войну против народа. Все образованные люди во Франции, нет, все, кто имел уши, чтобы слышать, были потрясены этой войной. За религиозными хоругвями вскоре обнаружились знамена с лозунгом «никаких налогов», стали восставать и крестьяне-католики.

Этот залп на юге Франции разбудил повсюду и умы и отвагу. Тотчас начались «бунты» уже по совсем другим поводам в провинциях Керси, Перигоре, Беарне, в разных городах. Министр Шамийяр приказывает в одном письме показать такой суровый пример правосудия, «чтобы этот народ понял, что впредь он уже не будет восставать безнаказанно». Но народ продолжал свое. Через год, в 1707 году, в провинции Керси разразилась новая крестьянская война, которую прозвали восстанием тард-авизэ (задним умом крепких). Еще через год, в 1709, чуть ли не по всей Франции прокатились крестьянские и плебейские волнения.

В Шампани то в одном месте, то в другом, ближе или дальше от Мелье, вспыхивали сначала бунты против взимания налога на вино, а в голодный 1709 год — из-за недостатка продовольствия в городах против скупки и реквизиции остатков хлеба — в деревнях. В Реймсе, опасаясь взрыва со стороны голодной бедноты, пытались раздавать хлеб в порядке благотворительности и в то же время насильственно выгоняли из города тысячи искавших здесь прибежища крестьян, странствующих монахов и студентов, даже избыток заключенных из тюрем. И все равно толпы громили хлебные склады в монастырях. А деревни заключали между собой союзы для противодействия какой-либо перевозке зерна. Крестьяне отбирали запасы хлеба у священников. Потребовалась посылка войск для подавления крестьянских волнений. И снова, снова, в 1710, 1713, 1714, 1715 восстания там и тут, в городах и целых провинциях. Против них посылают полки и полки, пехоту и кавалерию.

Мы увидим, что на эти годы пришелся крутой кризис в жизни кюре Жана Мелье.

В первые годы царствования Людовика XV, а именно регентства Филиппа Орлеанского, буря как будто приутихла. Но с 1720–1721 годов стала разгораться вновь. То «голодные бунты», то «ужасное народное настроение» отмечают исторические источники в разных местах Франции за парадным фасадом нового веселого царствования. В 1725 году этими «настроениями» и «бунтами» охвачены провинции Гиень, Нормандия, Бретань, и правительство ничего с ними не может поделать. Симптоматично, что в самом Париже народ уже частенько буйно высыпает на улицы. И так вплоть до 1729 года, года смерти Жана Мелье.

Как будто и незачем заглядывать в годы, следующие за смертью нашего кюре в его затерянной шампанской деревушке Этрепиньи. Но ведь нам сейчас нужно не его дыхание, а дыхание народа. Как ни было оно прерывисто и порой лихорадочно, порождавшая его болезнь и ее симптомы оставались теми же стойко и долго, поэтому стоит пощупать пульс хотя бы одной Шампани и дальше, вплоть до Великой революции конца века.

В городах и бургах Шампани выступления рабочих и бедноты тянутся сплошной цепью. Их поводы и толчки бесконечно разнообразны. Крупным очагом волнений, как и в XVII веке, оставался главный город Шампани Труа. В Реймсе тоже, например, в 1770 году «мелкий люд» города, рабочие предместий, а затем и примчавшиеся из всех окрестных деревень крестьяне несколько дней держали потрясенный город в грохотавшей на улицах грозе бунта. Потом их «усмирили», многих перевешали. В городках Шалоне, Витри, Дормане, Фиме, Кюмьере, Вилль-ан-Тарденуа, да разве перечислишь их всех, в последние десятилетия XVIII века этот гром принимался грохотать и эти молнии сверкали неоднократно. А в некоторых сельских областях бурно отозвалась затронувшая не одну провинцию «мучная война» 1774–1775 годов. Еще бы: как раз в 1775 году один австрийский дворянин, побывав в Шампани, писал, что «тут и женщины, запряженные в плуги, и клевер в пище крестьян из-за отсутствия хлеба, — они выглядят несчастнее, чем крепостные у нас». В деревнях Шампани шла то разгоравшаяся, то скрывавшаяся на время под наружным пеплом полная свирепости и отчаяния борьба виноградарей, пахарей, овцеводов, поденщиков, кустарей — то против нового налога, то против притеснений сеньора, то против скупщиков или ростовщиков. Таким был и оставался воздух Шампани, пока он не слился с общефранцузским шквалом и извержением 1789–1793 годов.

Вернемся к Жану Мелье. Дело не в том, знал ли он о всех известных историку народных восстаниях, взорвавшихся в годы его жизни. Важно, что к нему можно приложить те же слова, которые Ленин сказал о Л. Н. Толстом: что в своем учении он сумел с замечательной силой передать настроение широких масс, отразил «великое народное море, взволновавшееся до самых глубин…»[2]

Вероятно, в общем Мелье слышал и знал и более конкретно и о большем числе разных народных бунтов, чем знаем мы сейчас. По словам одного интенданта, в народе их «разглашали как геройские дела». Реймская епархия, как и всякая иная, была осведомлена о них и не все скрывала от низшего клира. Соседние кюре, несомненно, нет-нет да обменивались политическими сплетнями и пугающими слухами о мятежах. Но об иных из них слухи и не достигали глухого прихода Шампани, где служил Мелье. В общем же не приходится раздумывать: да знал ли кюре из Этрепиньи о бушевавших во Франции народных восстаниях? Он прямо ссылается в «Завещании» на опыт народных восстаний. Он напоминает читателям, как о деле всем известном, каковы бывали последствия, «если какой-нибудь из его (короля) городов или какая-нибудь из его провинций дерзали противиться ему или стряхнуть с себя его иго. Но не то было бы, — продолжает Мелье, — если бы весь народ, все города и все провинции пришли к единодушию, если бы они все сговорились между собой».

Можно сказать, через все «Завещание» проходит анализ этого живого исторического опыта: что раскалывает народ, чем объяснить вспышки борьбы лишь порознь по разным городам и отдельным провинциям, которые порознь легко и подавлять.

Но главное не в том, о каких именно народных восстаниях Мелье что-нибудь слышал. Даже если бы он и вовсе о них не слышал: ведь эти восстания были лишь внешними прорывами настроения, преисполнявшего все французское крестьянство. Кроме разразившихся восстаний, сколько было «неродившихся», оставшихся лишь в помыслах, в сокровенных беседах или тайных сомнениях едва ли не любого бедняка в любой из бесчисленных деревушек Франции, — а кому, как не священнику, снискавшему доверие прихожан, было знать все их мысли и чувства.