Илья Дубинский - Трубачи трубят тревогу

Да и весь жизненный путь Примакова — подпольные кружки, ленинские идеи, суровая школа царской тюрьмы, грозный и человечный дух «Буревестника» — все это гарантировало от атаманщины, от великого греха ницшеанства, делящего людей на обыкновенных смертных и на сверхчеловеков.

С большой теплотой пишут ветераны о боевом вожаке червонного казачества.

«Я знал его горячую любовь к добру, — вспоминает Прохор Маслак из села Омбыш, — любовь ко всему прекрасному и высокому, его ненависть ко всякой пошлости и произволу. Нельзя ли начать собирать средства среди червонных казаков для сооружения памятника Виталию Марковичу Примакову? Это был бы памятник от народа, а Виталий Маркович такой памятник заслужил».

Было в Красной Армии много кавалерийских бригад, прочно вошедших в историю. И среди них по заслугам: первое место принадлежит кавбригаде Котовского. В годы гражданской войны действовали две конные армии, но народ не без оснований больше всего помнит Первую Конную армию Буденного. Советская конница насчитывала несколько боевых корпусов, но, выделяясь среди прочих героическими подвигами и особенно классическими операциями во вражеском тылу — рейдами, в историю по достоинству войдет Первый Конный корпус червонного казачества Примакова.

«Синий кирасир»

Червонное казачество, пополненное бригадой Микулина и добровольцами с Украины, в районе Чаплинки усердно занималось боевой подготовкой. Однажды комиссар дивизии Евгений Петровский собрал в чаплинской школе партийный актив. Отправляясь в политотдел с большой группой коммунистов, Генде велел ехать и мне.

Гремя шашками, мы ввалились в класс. Старые бойцы дивизии потеснились, дали место на партах новым товарищам, с которыми еще неделю назад вместе крошили и слащевскую пехоту, и конницу Улагая.

Открыл собрание Петровский. Среднего роста, худенький, голубоглазый, с прядью золотистых волос, выбивавшихся из-под серой папахи, он какое-то время не мог справиться со своим смущением. Ведь многие из подчиненных комиссаров — Генде, Рекстин, Гавриш — были почти вдвое старше двадцатилетнего военкомдива.

О Евгении Петровском я много слышал от его брата Николая[7], политработника 42-й дивизии, с которым летом 1919 года мы отправлялись на деникинский фронт.

Евгений рос в семье учителя в селе Бабица, на Холмщине. Вместе со старшим братом Сергеем еще в Люблине он деятельно работал в революционных кружках. Коммунист с 1917 года, студент Евгений, служащий черниговского земства, в 1918 году возглавил губернский повстанческий комитет. В октябре был приговорен оккупантами к восьми годам каторги. В декабре освобожден из тюрьмы партизанами. В январе 1919 года его избрали в губком партии, а в августе назначили комиссаром червонного казачества.

— Товарищи, — начал речь военкомдив, — тревожные вести идут с Украины. Обнаглевший пан Пилсудский и его лакей — добродий Петлюра захватили Киев. Но не пановать интервентам и а Украине. Ей на помощь, позову Ленина, идут уже русские браты. По решению Москвы пойдем вызволять Украину и мы, червонные казаки...

Гул одобрения вспыхнул во всех уголках просторного класса. Работники подива, бесшумно скользя по проходам,  клали перед нами свежеотпечатанные номера газеты «Червонный казак» с броскими аншлагами: «На польскую шляхту!», «Сто сот болячек гаду Петлюре!», «Даешь Киев!».

Петровский говорил горячо и долго. Наставлял коммунистов, как объяснять казакам цель предстоящего похода. Отметил особенность новой обстановки — возможность вспышки шовинистических и националистических настроений. Подчеркивал, что предстоит война не с польским народом, а с польской шляхтой. Требовал блюсти честь красноармейца: по отдельному бойцу население Западной Украины будет судить о всей Красной Армии. Напоминал, что поход потребует от коммунистов большого труда и умения лавировать в сложнейших условиях.

Мы знали, что недолговечный успех Пилсудского был обеспечен ударами многочисленных петлюровских банд, разбойничавших в тылу Красной Армии.

Петровский, поборов смущение, уже твердым голосом признанного партийного вожака требовал, чтобы коммунисты во время движения на новый фронт, работая не покладая рук, исподволь готовили победу.

— Густой гребень, — говорил он, — и гонит нечисть с головы, и приводит в порядок шевелюру. Наша дивизия, продвигаясь гребнем на широком фронте, обязана разгромить интервентов, ликвидировать петлюровскую нечисть, подбодрить друзей, просветить околпаченных и укрепить терроризированные бандами местные органы Советской власти. И про буквари помните. Чтоб к концу похода каждый боец мог прочитать газету и нацарапать письмо. Сами с начдивом проверим...

После него выступил закаленный в революционных боях польский пролетарий комиссар Альберт Генде. Высокого роста, плечистый, энергично жестикулируя, он страстной, насыщенной юмором речью захватил всех нас.

— В газетах иногда пишут: «Бей панов!» Вот тут [30] как бы нам не перебрать. А почему? Потому что у нас, в Польше, всяк голоштан и тот пан! Очень просто попасть впросак. Мы можем оттолкнуть от себя тех, кого идем освобождать. Шовинисты, соглашатели, ксендзы подымут вой: «Давил нас царь, идут давить и большевики». Давайте лучше говорить так: «Бей польскую шляхту!» Так будет вернее. А бить ее надо. Она у меня вот где сидит. — Генде провел рукой по затылку. — Ходила шляхта разодетая в шелка, бархаты. Кто их ткал? Мой дед, отец, я! Сами носили ошмотья, жили впроголодь. У шляхты — это надо помнить крепко — два оружия. Под копытами она хватается за лесть, в седле — за месть. Не завидую тому, кто забудет о бдительности. Опасен и хвастливый шляхтич, но бойтесь больше всего тихого, угодливого, льстивого панка. А особенно — паненок! И все же верю: наше червонное казачество задаст гонорливой шляхте жару. Носом своим чувствую...

Эти слова вызвали дружный смех всей аудитории. Действительно, нос у военкомбрига был выдающийся. Как говорят: на двоих рос — одному достался. Огромный, с крупными ноздрями, он казался высеченным из; цельного куска гранита. Ходил даже среди бойцов такой анекдот. Однажды в хату, где завтракал Генде, влетел ординарец. Впопыхах крикнул: «Тикаем, беляки под носом!» Генде, продолжая трапезничать, невозмутимо ответил: «Смотря под каким носом. Если под моим, то я еще успею прикончить яичницу и запить ее молоком!»

После собрания Генде, беседовавший у классной доски с Петровским, подозвал меня. Я подошел. Комиссар дивизии, протянув мне руку, сказал:

— Принимайте шестой полк.