Лея Трахтман-Палхан - Воспоминания. Из маленького Тель-Авива в Москву
В Каменке нам не удалось перейти границу, и мы переехали в соседний городок Рашков.
Мы жили у хозяина пекарни и спали всей семьей на одной большой кровати в комнате, что примыкала к печи. Пекари работали и ночью, и мы просыпались от их разговоров и громкого смеха.
Днем мы выходили всей семьей к реке. Дорогой я как-то раз услышала, как люди, показывая на папу, говорили: «Посмотрите на бедного вдовца! Остался с четырьмя детьми без жены». Папу старила большая борода, а мама выглядела молоденькой девушкой, и ее принимали за его старшую дочь.
В Рашкове Днестр делил город на две части: одна часть городка принадлежала Румынии, другая была советской территорией. Румынская часть городка была расположена на пригорке. Зимой река была покрыта льдом. Мы, беженцы, стоя на берегу реки, видели противоположный желанный берег Румынии и пограничника, шагающего вдоль берега.
Однажды я увидела молодого парня, перебегающего на ту сторону по льду. Но пограничник его заметил и погнался за ним по улице уже на румынской стороне.
Братья отца из Америки прислали деньги для всех родных на адрес сестры нашей бабушки Енты в Кишинев. Деньги эти предназначались для уплаты контрабандистам, которые должны были перевести нас в Румынию.
И вот мы находимся в шалаше на берегу Днестра. Лето. Много зелени вокруг. Кусты, деревья, высокая трава; и шалаш наш не построен руками людей, а сплетен из веток кустов и деревьев. Мы ясно видим солдат-пограничников на румынской стороне. Река в этом месте очень узка. Солдаты улыбаются, как будто насмехаются над нами. Мы уже несколько дней в этом месте вместе с другими семьями. Дети голодны и просят есть. Родители рассуждают о том, что будет хорошо, если красноармейцы обнаружат нас и арестуют: в тюрьме, по крайней мере, дадут хотя бы по куску хлеба детям. А контрабандисты все не появляются. В конце концов, темной безлунной ночью они пришли. Они торопят нас, подталкивают вперед и шепчут: «Гайда! Гайда!» Впервые я услышала это слово. Мы добежали до берега к лодкам. Нас посадили туда и переправили на другую сторону. Нас отвели в землянку и принесли нам бутылки с водой и хлеб с селедкой. Какой привлекательный вид и запах был у этой еды! И как мы были голодны! Но наш организм после долгой голодовки принимал только воду: остальное мы не способны были есть.
Наша семья благополучно перешла границу. Мы остались все вместе, а многие семьи распались, потеряли друг друга: одни перешли границу, а другие остались, расставшись с близкими на многие годы. Подкупленные румынские солдаты из пограничной охраны грабили беженцев, отнимая у них часы и драгоценности.
Итак, мы находимся в Рашкове, на румынской территории. Живем в маленьком глинобитном домике, побеленном снаружи. Това переболела тифом, она вернулась из больницы худой и бледной. Все мы, дети, весь период наших скитаний ходили с бритыми головами. Това помогала соседке в уходе за ребенком. Однажды она принесла мне несколько долек апельсина. Я впервые попробовала этот неведомый мне доселе фрукт, и он показался мне вкуснее украинских яблок и груш.
Мы должны были переправиться в Кишинев. Так как документов у нас не было, мы не могли переехать всей семьей вместе. Не помню, как переправились другие члены семьи, но помню, что муж бабушкиной сестры, на адрес которого прибыли деньги для всех нас, приехал из Кишинева и забрал меня с собой. Мы едем поездом в Кишинев. Тяжелое испытание пришлось пережить мне во время этой поездки. Дядя, высокий старик с ермолкой на голове, сидел и играл в карты с другими пассажирами. Молдаване, муж с женой, оба высокие, смуглые, приветливо отнеслись ко мне. И вот мы сидим на ступеньках вагона, мужчина держит меня на коленях, а жена его сидит рядом. И он говорит ей: «Давай возьмем эту девочку с собой, к нам». Я поняла его слова и громко закричала. Дядя прибежал и отобрал меня у них. На следующей станции они сошли. Чего только не случалось в те времена! Я могла быть навсегда оторвана от своей семьи.
Мы в Кишиневе живем в большом прямоугольном дворе, с жилыми домами с обеих сторон. Мы живем на первом этаже. Вход во двор через ворота. Уже в первые дни нашего пребывания в Кишиневе мама взяла Тову и меня и повела нас в школу. Для нашей матери главное было, чтобы мы учились, и учились хорошо. У Товы еще в местечке был частный учитель. Он учил ее ивриту и русскому языку. Мама зашла с нами посреди урока во второй класс, куда была направлена Това. Это была еврейская школа общества «Тарбут» («Культура»). Ученики сидели за столами, чисто и аккуратно одетые. Ведь они не были беженцами! А мы стояли перед классом в черных рваных чулках. Дети смотрели на нас, а мне было очень стыдно за наш вид. Учитель встретил нас приветливо. Мама попросила его взять меня в этот класс, так как я напугана после погромов, и желательно не разлучать меня с сестрой. Учитель согласился и посадил нас с Товой за одну парту. Я помню, как я научилась читать. Когда мы начинали учить новый урок, я волновалась, что мне предложат почитать вслух, как другим детям; тогда обнаружится, что я даже букв не знаю. Но так ни разу не случилось: вероятно, учитель знал об этом. Дома Това читала вслух, а я заучивала урок наизусть. Разумеется, письменные задания и упражнения по арифметике я срисовывала с тетради Товы. При проверке домашних заданий я была спокойна, так как все они были у меня выполнены. Таким путем я постепенно научилась читать и писать.
У наших соседей были сын и дочь соответственно Товиного и моего возраста. Девочку звали Зиночка. Она была светловолосой с голубыми глазами. Я дружила с этой девочкой. Первое время после приезда в Палестину я очень тосковала по ней и видела ее в снах.
В Кишиневе однажды я попросила у родителей купить мне мяч. Папа поехал со мной на рынок, и мы подошли к прилавку игрушек. Там были разноцветные мячи. Я выбрала большой мяч с красными, зелеными и синими полосами. Но папа сказал, что, увы, он слишком дорогой. Я показала на другой, поменьше, потом на третий, на четвертый, но ни один из них не был по карману моему отцу. Наконец выбрали: папа купил мне самый маленький мяч светло-серого цвета. Я рада была и этому. Мяч был упругий и высоко подскакивал; мне приятно было играть с ним.
Однажды зимой, когда мы играли с соседскими детьми, он попал в открытую печь и сгорел. Я стояла со своими друзьями, беспомощно глядя, как огонь пожирает мой мяч. Эта потеря причинила мне боль. Я не помню у себя в детстве других игрушек, кроме куклы с фарфоровой головой в местечке и этого мяча в Кишиневе.
В Соколивке отец наш имел лавку, но в юности после смерти отца он научился у ремесленника плести веревки. И вот в Кишиневе отец приобрел деревянное устройство для кручения веревок изо льна. Это устройство состояло из большого деревянного колеса. Папа установил его посреди двора. Това и я помогали папе в изготовлении веревок. Одна из нас крутила колесо, а другая держала концы нитей, протянутых от установки на большое расстояние. Папа, пробегая вдоль крутящихся ниток, соединял их в веревку. Не помню точно процесс изготовления, но помню, что получались настоящие крепкие веревки.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});