Павел Бажов - Отслоения дней (Дневниковые записи, письма)
Сказание, как видите, забавное, но только я бы заставил аллаха выплеснуть на женщин ведро воды и назвал бы сказ «Небесное ведро».
На вопрос о значении слова именно в сказе не знаю, как отвечать. Думается, что вся забота здесь сводится к тому, чтобы не выйти за пределы лексического запаса, которым пользуются люди, от лица которых ведется сказ.
Сказы ложатся на бумагу, конечно, по-разному. Иногда почти сразу, но чаще с многократным переписыванием. Главная трудность найти подходящее слово. Все-таки ведь обычно говоришь и пишешь на привычном литературном языке, и переключение на народную речь прошлого не легко даже и тем, кому эта речь была «лянг матернель». Много путают все эти сложносочиненные и сложноподчиненные с удобными, как обношенные сапоги, связками: который, когда, чтобы и т. д. Не думайте, что это легко! Вторая трудность подыскивание выразительного слова, которое бы, даже будучи совершенно новым для читателя, не заставляло бы его лезть в словарь, а укладывалось в сознании, как привычное, вполне понятное.
О своем отношении к фонетическим неправильностям, какими «смешил почтенную публику» Горбунов, я уже говорил. Там, где подобного сорта слова лезут в диалог, всегда стараюсь заменить их адекватными словами и выражениями, которые бы не содержали насмешки над речью неграмотных людей прошлого. Это, между прочим, тоже не всегда легко.
Вот, кажется, все. О своей работе, пожалуй, и писать нечего: работаю плохо. Могу назвать очень немного вещей, которые были написаны за последнее время: «Круговой фонарь» (печатался в «Уральском рабочем» и «Краснофлотце»), «Алмазная спичка» («Уральский рабочий» и «Вечерняя Москва»), «Орлиное перо» («Уральский рабочий» и «Октябрь»), «Голубая змейка» и «Золотые дайки» (еще не появились в печати). Последний сказ предполагался началом специального цикла (о Березовском золотом руднике), но, думаю, едва ли выйдет, не сумел найти времени, чтобы посидеть в Березовске месяц-два. Долго возился со статьей о Свердловске. Написал листа три, даже с гаком, который пришлось сбросить. Работа не задалась. Получилось что-то вроде окрошки из личных мемуаров и попыток описать город на разных этапах его жизни. Но предварительная возня с материалом сильно растревожила. Ведь нет у нашего города полно записанной истории, а он стоит. И как еще стоит!
Путь развития Свердловска настолько своеобразен, что надо удивляться близорукости наших историков и экономистов, которые до сих пор не догадались заняться всерьез этим городом. Главное, он рос за счет инициативы «нижних слоев» и, может быть, даже в какой-то степени за счет «людскости тамошних женщин», чему в свое время дивились разные «знатные путешественники».
А печать? Ведь в этом уездном городе постоянно действующий печатный орган появился с 1879 года. Попробуйте посмотреть в справочных изданиях и вы убедитесь, что это показатель для уездного города тех дней совершенно исключительный. А комбинированная Биржа начала нынешнего столетия? Из 71, какие имелись тогда во всей империи! Это ведь тоже штука! Словом, одно раздражение.
Из письма к Е. А. Пермяку
27 октября 1945 г.
…Прежде, чем поставить бутару, как известно, надо подыскать пласты, старые или новые, это безразлично, — ради которых стоило бы этим заняться. Охотников искать стоящие пласты у нас крайне мало. Как работающему рядом с историей, мне это особенно видно. Перелопачивают, что полегче, а копнуть заново боятся и не хотят. А когда такое же почти видишь в историческом романе, то становится не по себе. Да еще хотят «всего достичь, не утруждая ни глаз, ни зада», — за счет «голого таланта», а не выходит. И никогда не выйдет без большого участия глаз и сидения даже при самой большой одаренности. У стариков надо учиться именно этому непривычному для нас искусству. Разве наш национальный гений А. С. Пушкин не поразителен и своей трудоспособностью? Работая над историей Пугачевщины, он не только месяцами сидит в архиве, но он едет на Урал. Это ведь не на самолете и даже не в вагоне, а на перекладных. Попробуйте представить кое-кого из наших современников за адекватным трудом! Написали бы несколько томов своих дорожных впечатлений, десятка два рассказов, два романа, четыре пьесы, пять сценариев, один малоформистский сборник, а у Пушкина все это вошло частично в «Капитанскую дочку» да в отдельные строки стихов. Вот и выходит густо. Читаем иных современников и говорим: «А у предшественников лучше». Да потому, что у предшественников труда больше предшествовало, чем у нас. Словом, был и остаюсь сторонником труда в литературе. Стоя на этой позиции, утверждаю, что каждый через какой-нибудь десяток лет работы может дать изумительное по своей неожиданности полотно…
Из письма к Л. И. Скорино
27 октября 1945 г.
…Видели московское издание «Зеленой кобылки»? Оно немножко приглажено со стилевой стороны, так как редактор боится всяких «провинциализмов». Беда, впрочем, небольшая, хотя свердловское издание с текстовой стороны мне больше нравится. Вообще книжечка внешне не плохая, рисунки Баюскина приятны. В библиографических заметках отмечают: живо, весело, занятно, и коротенько передается содержание. Вот и все, а о главном никто даже не упоминает. О чем это говорит? Только о том, что изучаемый вами объект, как осенний листок, совершенно беспомощен, оторвавшись от дерева — фольклора. Беспомощен настолько, что даже редактирующие его люди не очень отчетливо понимают, что же он хотел сказать. Так и быть, скажу, «о чем мечталось, когда писалось».
Приключение мальчуганов, помощь революционеру, — все это лишь фабульные крючочки и петельки. Главным ставилось другое и совсем не маленькое. Хотелось по-другому показать условия воспитания ребят в средней рабочей семье в противовес тому, что у нас нередко изображалось. Да, была темнота, но не такая беспросветная, как в «Растеряевой улице», в подъячевских рассказах, или даже в чеховских «Мужиках». Была и нужда и материальная ограниченность, но ребята не слабосильными росли: из них ведь выходили те мастера и подмастерья, которые играючи ворочали клещами шестипудовые крицы и подбрасывали в валок тяжелые полосы раскаленного железа. Была и детская беспризорность, но она значительно ослаблялась тем, что ребята очень рано начинали себя сознавать ответственными членами семьи. Пойти на рыбалку значило — «добыть на ушку, а то и на две», сходить в лес — принести ягод или грибов. Причем количественные и качественные показатели нередко проверялись совсем посторонними людьми. «Ну-ка, покажи, что наловил? Сколько набрал?» И ты волнуешься, что скажет этот неожиданный судья. А дома эти показатели подвергаются Дополнительному обсуждению с привлечением масс: «Смотри-ка, Петюнька полнехоньку корзинку приволок, ягода на отбор!» «А у Санухи вот Митька до десятого году дожил, а все кружку набрать не может!» Этого, правда, в книжке нет, но оно сказано по-иному.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});