Владимир Глоцер - Вот какой Хармс! Взгляд современников

В. Г. Хохотал следователь?

В. В. Да, да. Хохотал... Его поразило остроумие Даниила Ивановича, которое подавалось абсолютно серьезно. Причем, так как человек он был, в общем-то, достаточно примитивный, он понял, что с точки зрения своих обязанностей он, по существу, ничего не делает того, что от него требуется, то есть следствие не ведет, а подследственный его развлекает. И он мне сказал, что, подумав, решил отказаться от ведения следствия, настолько Даниил Иванович держал его в руках и не давал ему идти по стандартному пути, которого требовали от него эти служебные обязанности.

Мне (смеется) прекрасно запомнилась изумительная деталь, которую он мне сказал. Комнаты, в которых происходили встречи арестованных со следователями, не имели никакого убранства, кроме трех стульев и стола, за которым сидел следователь. Я сам этого не помню, но он мне сказал, что у дверей был половичок, — вытирать ноги. При втором или третьем допросе Даниил Иванович уже в начале сказал этому Сашке так называемому...

В. Г. Сашка был веселый?

В. В. Сашка, Сашка, Лёшка был специалист по Горькому. Даниил Иванович сказал, что беседе мешает половичок, который был за спиной у него, у Даниила Ивановича. Мешает потому, что от следователя силуэт проецируется не на гладкую дверь, а на половичок, и это-де, мол, следователя отвлекает и мешает сосредоточиться. Следователю мешает сосредоточиться. Когда тот засмеялся и сказал: «Это же ерунда!», то Даниил Иванович сказал: «Я отказываюсь отвечать на ваши вопросы, пока вы не создадите для себя нормальной обстановки для вашей работы».

Так как в процессе следствия, кроме бесед и тех записей, которые делал следователь, в ту пору практиковалось предоставление возможности подследственному самому, зная круг вопросов, которые, так сказать, интересуют следствие, написать свои показания, Даниил Иванович сказал этому Сашке, что Сашка бестолков и что будет гораздо лучше, если Сашка даст вволю бумаги и предоставит ему возможность всё, что интересует следствие, изложить в письменной форме. И этого Сашка так испугался, представляя, какой получится документ, за который и он будет нести ответственность, что решил от Даниила Ивановича отказаться...

(Со смехом.) Видите, это воспоминания не мои, а следователя. Подождите писать всё... Из этого рассказа довольно примитивного человека я понял, какой был невероятно необычный человек Даниил Иванович. Понимаете, это был примитивнейший человек, но тем не менее человек, через руки которого прошли Тарле[62] (он, конечно, был младший следователь), весь круг ленинградской интеллигенции. Но рядовыми следователями, которые осуществляли непосредственно допросы, была вот эта пара.

В. Г. Какой это год?

В. В. Когда он был арестован? В 37-м?..

В. Г. Смотря какой раз.

В. В. Это было, по-моему, в 37-м. По тому делу, по которому он меня вызывал, — это, по-моему, 37-й год был. Да так вот, там надо вставить, что половичок он убрал. Он открыл дверь и вышвырнул его в коридор.

В. Г. А потом все-таки отказался от ведения этого дела?

В. В. Да. Как я понял, он догадался, что будет в дураках. Начальство не убедит его деятельность. Я вам рассказал это именно потому, что исключительные обстоятельства этого следствия, они говорят об исключительности личности Даниила Ивановича. Вы представляете, что сама эта обстановка не располагает ни к остроумию, ни к чему, — она все-таки достаточно выбивает человека из колеи. И эти следователи, конечно, вовсе не были такие простачки. И в частности, Сашка этот имел к 37-му году большой стаж. Потому что, скажем, как следователь он был и очень хитер, и, по-видимому, владел приемами следствия в полном совершенстве. Тем не менее он, сам же не будучи таким глупым, понял, что он абсолютно бессилен в данном случае. Хотя, конечно, как преступник Хармс был в высшей степени примитивное существо по сравнению с теми, какие могли бы быть.

В. Г. А вы видели Даниила Ивановича после этого следствия?

В. В. (подумав). Нет, нет. Нет, не видел.

Я думаю, что в те годы я едва ли кому-нибудь это рассказал. Так, из соображений осторожности, только. Вот. Он ведь — вам, вероятно, рассказывали? — он ведь в быту был страшно интересный человек. Необычность его обыденного поведения, — она была очень непохожа на поведение играющих в жизни людей. Самые какие-то непривычные для нас вещи — одежда ли, или детали одежды, — всё у него никогда не выглядело сочиненной экстравагантностью. И даже чудачеством. То есть потом, после встречи с ним, вы могли подумать, какой он чудак, а непосредственно в момент столкновения с Даниил Ивановичем, всё казалось абсолютно закономерным, нормальным, настолько это было, по-видимому, органично.

И вот такое впечатление всегда оставалось при беседе с ним. Хотя то, что он говорил, было очень необычно, но, так сказать, в его устах казалось совершенно таким последовательным и обязательным. Я не знаю, но думаю, что для людей, с которыми он часто встречался, ну, скажем, в сфере литературной, он обладал такой, мне представляется, огромной силой воздействия и влияния. Он ведь был очень спокойный человек, — какие-то мысли, которые он вам предлагал, и было совершенно очевидно, что они неожиданны и требуют определенного нажима для того, чтобы вы их восприняли, — он это делал, никак не акцентируя своей неповторимости. Для меня важно, Владимир Иосифович, не то, что вы записываете, а улавливается ли из этого изложения смысл?

В. Г. Безусловно.

В. В. Я думаю о разных других людях, нестандартного мышления. Ну хоть взять того же Стерлигова[63]. Типично для таких людей, мне представляется, — да я так вспоминаю очень больших художников, — Петрова-Водкина[64], Татлина[65], Филонова, — они всегда, по-разному, но акцентировали своеобразие той мысли, которую они вам предлагали. Причем, скажем, какие-то подобные люди ищут форму открыто эксцентрическую, что как будто бы по складу Даниил Ивановича было бы уместно для него. А тем не менее, скажем, очень остроумные и смешные вещи он рассказывал, если хотите, очень заунывно, без всякой подачи.

Я вот вспоминаю Михал Михалыча Зощенко. Он тоже любил рассказывать очень смешные вещи с печальной интонацией, но при всем его уме, таланте, — это все-таки была игра. А вот у Данил Иваныча вы не ощущали никак этого. Скажем, Евгений Львович Шварц, он, прежде чем что-либо вам сказать, он вас уже подготавливал мимикой, что это будет остроумно. Вот, скажем, Олейников — тот просто любил паясничать в быту. Если начисто не знать, что́ и как писал Даниил Иванович, и снимать его для немого кинематографа, то осталось бы впечатление, что это скучный по своему содержанию человек. Может быть, даже чуть чопорный.