Фабио Фарих - Над снегами

Благодаря стараниям жены, работавшей также в ударном порядке, все мои вещи были собраны и уже упакованы. Мне можно было отдыхать. В эту ночь моему чайнику и примусу пришлось поработать. Мы с женой, почти не переставая, пили чай и разговаривали. Разговаривали и пили чай. Так время проходило незаметно. Мы говорили о многом, но единственное, чего по обоюдному соглашению не касались, это моего злополучного отпуска и тех мест в нашем Союзе, где печет солнце и где но из кадок, а прямо из земли растут пальмы и олеандры. Случайно дойдя до опасной темы, мы оба круто сворачивали в сторону: она тут же начинала читать мне наставления, как беречься и вести себя на Севере, а я—как ей вести себя в Иркутске.

После пятого чайника около четырех часов утра, когда небо уже стало совсем серое, под нашими окнами загудев приехавший за мной автомобиль.

САМОЛЕТЫ В БАГАЖЕ

Перевозить самолеты по земле оказалось делом гораздо более сложным, чем это покажется на первый взгляд. Я скорей бы согласился два раза покрыть по воздуху расстояние от Иркутска до Владивостока, чем еще раз ехать в сибирском экспрессе и везти в багаже два аэроплана.

Наша мечта — отдохнуть в дороге — оказалась несбыточной. На каждой станции чуть не на ходу мы соскакивали и мчались к. своим пятитонным птенчикам. Добежав до них, мы сейчас же осматривали сцепление, стучали, как заправские смазчики по колесам, по буферам и вообще по всему, по чему только можно было стучать. «Крепко-то оно крепко, — говорил при этом моторист Агеенко, — а все-таки лучше самому попробовать…» И мы добросовестно стучали, качали и тянули. Наши старания но остались незамеченными. Старший кондуктор, видя наше скептическое отношение к земному передвижению, явно обиделся. «Вы бы уж кстати осмотрели и паровоз», говорил он недовольным тоном. Не переставая стучать, мы отвечали: «Ничего, и до паровоза доберемся».

Не доезжая до Хабаровска, мы на одной из станций сделали открытие, что тональность последнего багажного вагона несколько изменилась. Дело в том, что багажный вагон был двухосный и имел очень большой разбег. Разбег вообще вещь хорошая, без разбега не поднимется и журавль, но когда собирается разбегаться вагон, которому совершенно незачем подниматься, да еще начинает легкомысленно менять свою тональность, дело становится совсем плохо. Опасаясь, как бы наши самолеты от чужого разбега не слетели с рельсов, мы сейчас же заявили об этом дежурному агенту ТОГПУ и составили акт. В результате наших дружных усилий и к общему неудовольствию нашей паровозной бригады и в особенности старшего кондуктора вагон в Хабаровске переменили.

Я всегда говорил, что если начнешь стучать, то обязательно до чего-нибудь достучишься.

Во Владивосток мы с Агеенко приехали 30 октября, часов около десяти вечера. Сдав машину под охрану, мы, измученные дорогой, только и смогли сделать, что отправиться в заранее приготовленные номера в гостинице и на широких, как трехтонный фомаг, кроватях погрузиться на дно сладкого сна. Утром с зарей я был уже в сухом доке, где стоял «Литке», и с капитаном Дублицким осматривал и вымерял места, где могли бы лучше встать наши машины. Это было начало нашего водоворота. После дока — вокзал, почтамт, гостиница, опять док, — и пошло.

Мы во Владивостоке вот уже несколько дней, а города я так почти и не видел. Все мои впечатления от него получались с хода не менее тридцати километров в час. Мы все носились, как очумелые. Надо было грузить, надо было следить, надо было готовить все необходимое. Приходилось буквально разрываться на части между портом, вокзалом, нашей штабквартирой в гостинице и между тысячью магазинов, складов и учреждений. Почти в одно и то же время мы, вопреки всяким законам природы, должны были быть сразу во всех местах.

2 ноября наконец прибыло из Иркутска все наше летное звено.

Момент нашего отплытия все откладывался и откладывался. Наконец, когда больше уж нельзя было ждать и приходилось выбирать между выходом без некоторых грузов и зимованием во Владивостоке, был окончательно назначен срок нашего отвала —7 ноября.

пожар в порту

Уже вечер. Освещенный электрическими фонарями и прожекторами «Литке» лихорадочно заполняет свое брюхо лежащим на берегу грузом. Весь воздух словно насыщен бешеной спешкой. Один за одним, склонившись под тяжестью груза, непрерывным конвейером двигаются по мосткам люди. Гремят цепи лебедок, слоновым хоботом хватающие тюки и опускающие их в трюм, перекликаются грузчики, перекрываемые резкой командой помощника капитана. Порожние люди бегом возвращаются на берег, чтобы взять новый груз, а горы наваленных тюков, ящиков и свертков, казалось, почти не уменьшаются. Почти на всех лицах написано сомнение: «Не успеем погрузить, не успеем… Опять придется откладывать…» Но случилось непредвиденное обстоятельство. Уже поздно ночью, когда люди валились с ног от усталости, a количество груза на берегу все не уменьшалось, с «Литке» был дан тревожный сигнал. Последствия этого сигнала были чисто сказочные. В какую-нибудь минуту набережную заполнил весь студенческий коллектив Владивостокского морского техникума.

— Что случилось? Где пожар?!

Громадный, широкоплечий грузчик, взваливая на свои плечи тяжелый ящик с консервами, ответил:

— Пожара нет, а дело пожарное, бери ящики да грузи. Чего смотреть-то!

Через несколько часов все грузы были переправлены на палубу и в трюм. «Литке» мог выйти в срок.

Покончив все свои земные дела, послав десяток-другой телеграмм, сообщающих, что настроение «бодрое», а кстати протелеграфировав близким свое краткое завещание, мы с самого раннего утра 7 ноября были все уже на борту ледореза. В этот день XIII годовщины Октябрьской революции все колонны демонстрации должны были пройти через мол мимо нашего борта. Все судно было приведено в полную готовность к отплытию. Из толстой, слегка наклоненной трубы шел легкий серый дым, и в кухне кок готовил обед, который мы должны были уничтожить уже в открытом море.

В двенадцать часов, двигаясь к молу, с колыхающимися знаменами и лозунгами, показалась первая колонна демонстрантов. Через пять минут колонна приблизилась к нам ц разместилась по всему молу. Через некоторое время к первой колонне присоединилось еще несколько. Потом изо всех переулков и ворот струйками стало стекаться неорганизованное население, и через каких-нибудь 5-Ю минут весь мол и все, на чем можно было сидеть, стоять и лежать, было черно от народа. Надо всей массой красными языками колыхались знамена, лозунги и плакаты. Несколько оркестров, почти не переставая и стараясь заглушить друг друга, играли разные марши. Иногда звонкие голоса, вырываясь из общего шума, кричали: «Раз, два, три…», и общая масса подхватывала ревом: «Да здравствует…» Потом вся площадь стихла. Вся команда «Литке» выстроилась на верхней палубе, мы же, т. е. летное звено, стояли на корме на наших самолетах. Речи были краткие. «Товарищи! В этот день… день XIII годовщины, наши товарищи уходят на Север… Мы верим, мы знаем, что они с честью выполнят свой долг… Пассажиры «Ставрополя» будут доставлены на материк. Мы все с неослабевающим вниманием будем следить за вашим курсом…»