Леопольд Инфельд - Эварист Галуа (Избранник богов)

Помолчав в раздумье, он сердито выкрикнул:

— Хотел бы я знать, что они имеют против Луи-ле-Гран?

— Это тягостный предмет, мсье. Я предпочел бы его не касаться.

— Но вы должны сказать! Мне нужно знать. Я настаиваю!

Налитые кровью глаза мсье Берто впились в суровое лицо сидящего перед ним человека.

— Они говорят, что вы, мсье, вернете иезуитов и отдадите лицей в их распоряжение.

— Ах, так! Опять эти старые бредни! — Он говорил обиженно, с горечью. — Я не могу назначить профессора без письменного разрешения министра, не могу исключить ни одного студента, а меня обвиняют в том, что я передаю школу иезуитам. Да, знаю. Для этих республиканцев и бонапартистов каждый, кто верен королю, — иезуит. Они хотят весь мир запугать своими иезуитами. Еще что они говорят?

Ровный, монотонный голос произнес:

— Говорят, что пища нехороша, что ее плохо готовят.

— Еще одна басня. Жалуются, что плохо кормят. Попадись они мне в руки, эти подстрекатели со стороны, которые сеют смуту в Луи-ле-Гран. Скажите, пожалуйста, их плохо кормят! Ну, а еще есть что-нибудь?

В его напряженном голосе зазвучал страх.

— Есть, но мне не хотелось бы говорить на эту тему.

— Нет уж, договаривайте. Я понимаю, что этот разговор не доставляет особенного удовольствия ни вам, ни мне.

Мсье Берто расстегнул и снова застегнул пуговицу на своем черном засаленном сюртуке. У мсье Лавуайе внезапно блеснули глаза.

— Им хотелось бы, мсье, чтобы убрали вас, — внятно сказал он, — потому что ваш вид и ваши манеры — позор для школы.

Лицо мсье Берто побагровело, густая краска залила шею, резко оттенив поношенный черный галстук. Он перестал застегивать сюртук и забарабанил по столу, пытаясь унять дрожь в пальцах.

— Ну, я им покажу! Они у меня увидят!

С отвращением и стыдом взглянул он на восковое лицо собеседника, чувствуя, что ненавидит его не меньше, чем своих студентов.

— Вы нам весьма помогли, мсье Лавуайе. Весьма. Очень вам признателен. — Голос мсье Берто звучал тускло, невыразительно.

Отодвинув стул, он поднялся из-за стола, протянул руку. Сухая фигура склонилась в поклоне, и мсье Лавуайе беззвучно затворил за собой дверь.

Вечером, в половине десятого, Луи-ле-Гран погрузился в молчание.

За дверью каждой огромной спальни стоял надзиратель и, прижавшись ухом к замочной скважине, прислушивался к сдавленному шепоту заговорщиков. Настало время доказать свою преданность, состряпать донос, увеличить свое жалованье с тысячи двухсот до полутора тысяч франков в год и заложить основы карьеры преподавателя Луи-ле-Гран, как знать — быть может, профессора.

Все свободные от дежурства надзиратели, все профессора вместе с заведующим учебной частью — проктором — собрались в длинном конференц-зале. В воздухе пахло нюхательным табаком. За столом, покрытым зеленой скатертью, запачканной воском и чернилами, восседал на почетном месте мсье Берто. Вокруг стола сидели около сорока профессоров. Второй круг — на почтительном расстоянии — составляли надзиратели, тоже около сорока человек.

Пожелтевшие от табака пальцы директора резко взмахнули колокольчиком. Он заговорил голосом густым и громким; на стол, на людей, сидевших рядом, полетели брызги слюны. («Не подходите к директору без зонтика», — было любимой шуткой надзирателей.)

— Господа! Пришел суровый час в жизни нашего коллежа. Есть серьезная опасность, что в Луи-ле-Гран могут повториться события ужасных дней 1819 года. Любой ценой мы обязаны их предотвратить! Вам будет трудно поверить мне, господа, но, уверяю вас, все это правда. Задуманы страшные дела. Вам посчастливилось, что я вовремя раскрыл заговор.

Взгляды профессоров и надзирателей устремились к директору. Все с изумлением увидели, что на нем его лучший синий сюртук, чистая белая рубашка, а широкий черный галстук сверкает новизной.

Директор протянул руку в сторону надзирателей.

— Вас студенты намерены избить, выбросить из окон, а мебель разнести в щепки.

Директор указал на профессоров.

— Вас тоже вышвырнут вон. Они собираются захватить в свои руки всю школу. Тогда, как им кажется, они смогут продиктовать нам условия мира.

Он сиял от ощущения собственной силы, от способности внушать страх. Теперь будет вдвойне приятно унять нарастающие волны страха и явить взорам всех твердый утес власти.

— Они допустили всего одну ошибку. Они забыли о том, что в школе есть директор. Мне уже известны все зачинщики. Я знаю каждого. Все они в моем списке. Их сорок, господа!

Слабая, гнусная улыбка расползлась по его лицу.

— Можете быть уверены, господа, я знаю, как поступить с бунтовщиками. В положенный срок вам это станет известно. С вашей помощью я спасу коллеж нашего возлюбленного монарха.

С жестом отвращения директор нетерпеливо повернулся к соседу справа. Никогда ему не нравился этот мсье де Герль и никогда не понравится. На вид и стар, и утомлен, и слаб, а на самом деле непоколебимо упрям, не сломишь. Как сохранился в Луи-ле-Гран этот пережиток времен Наполеона? Сохранился в школе, некогда гордой своею принадлежностью к ордену иезуитов? Ему, директору, надо бы знать, как опасен наставник, которым восхищаются ученики. От бунтовщиков он избавится — отделается и от мсье де Герля.

— Наш проктор, мсье де Герль, занимающий после меня самое высокое положение в Луи-ле-Гран, попросил у меня разрешения сказать несколько слов от своего собственного имени. Я согласился. Но как директор я хочу довести до вашего сведения, что не одобряю того, что он вам скажет.

Мсье де Герль поднялся и тихо, почти шепотом заговорил:

— Вот уже пятнадцать лет я проктор Луи-ле-Гран. Я пережил страшные дни тысяча восемьсот девятнадцатого года. У меня на глазах был закрыт и распущен наш лицей. У меня на глазах сеяли ненависть и недоверие. Этих ужасных дней мне не забыть никогда. Нет, я не считаю, что студенты вправе вмешиваться в дела администрации лицея. Но я не верю и в силу. То, что происходит сегодня, — результат насилия, совершенного пять лет тому назад. Может быть, завтра мы решим, что добились успеха. Но несколько лет спустя мы обнаружим, что на самом деле лишь подготовили почву для будущего мятежа.

Он говорил спокойно, не обращая внимания на директора, который пытался соскрести с зеленой скатерти восковое пятно.

— Сегодня ученики кричат: «Долой иезуитов!» Я согласен, что это неразумно. Согласен, что, к сожалению, наши ученики не проявляют должного религиозного чувства. Я готов даже пойти еще дальше и согласиться, что, возможно, кто-то заронил в их головы опасные республиканские идеи. Но как же случилось, что этим веяниям со стороны удалось захватить всех студентов? Разве это не свидетельство того, что они недовольны, несчастливы в Луи-ле-Гран? Я допускаю, что это беспокойство, эта неудовлетворенность — всего-навсего плод их фантазии. Но скажите, чего мы можем добиться страхом и насилием?