Анатолий Левандовский - Сердце моего Марата (Повесть о Жане Поле Марате)

Слова эти весьма меня удивили. Я знал, что Марат — революционер и публицист, я знал, что когда-то он занимался какими-то опытами и писал трактаты, но медицина… Такое, признаться, не приходило мне в голову. Я полагал, что «доктор» — это самозваный ярлык, который принял лжеученый, чтобы проталкивать свои псевдооткрытия. А тут вдруг…

В течение дня я несколько раз заговаривал со стариком о Марате. И вот что он мне поведал.

Лет восемь назад доктор Марат был известен чуть ли не всему Парижу. Он занимал большой дом на улице Бургонь, имел учеников и обширный круг пациентов. У него лечились многие представители знати. Он вылечил одну аристократку, от которой отказались все врачи, и после этого его стали называть «врачом неисцелимых». Аристократка так влюбилась в своего спасителя, что ради него даже бросила мужа… Но доктор Марат лечил не только аристократов. Среди его пациентов были бедняки, причем с них он никогда не брал денег…

Вспоминая об этом, старик проливал слезы.

— О, это был великий человек. Его доброта ни с чем не сравнима. Как он вникал во все наши нужды! И помогал не только лечением…

Старик задумался и долго молчал. Потом лицо его снова оживилось.

— А знаете, как лечил он? Сейчас его способ никому не известен, никто не может его повторить. Почему? Потому что доктор Марат лечил этим, как его… электричеством! Трудное слово, не правда ли, сударь? На его сеансах присутствовало до тридцати человек! Сеанс длился более получаса, и, чтобы пациенты не утомлялись, доктор развлекал их музыкой… Да, замечательным врачом был доктор Марат!..

— Почему «был»? Вы говорите о нем постоянно прошедшем времени…

— Да только потому, что его нету больше.

— Вы ошибаетесь.

— Нет, сударь, я не ошибаюсь. В один прекрасный день, когда я пришел на улицу Бургонь, оказалось, что ставни особняка доктора закрыты, а на дверях висит огромный замок. И с тех пор о докторе Марате больше ничего не известно…

Я не стал разуверять моего больного. Он бы все равно остался при своем, и где-то он был прав: ведь врача Марата действительно больше не существовало! Я спросил:

— Ну и что же, вылечил он вас?

— Сударь, я бы не боготворил его так, если бы было иначе. Ведь недаром его называли «врачом неисцелимых»! После нескольких сеансов я стал другим человеком!.. Потом, после значительного перерыва, курс лечения надо было повторить. Но когда через несколько месяцев я снова пришел на улицу Бургонь… — И старик принялся опять с подробностями и деталями рассказывать о закрытых ставнях, замке на дверях и о том, что теперь никто ничего не знает о славном докторе Марате…

Разговор этот глубоко меня поразил. Целый день находился я под впечатлением слов старика. И, покидая госпиталь, заглянул в кабинет Дезо.

Мэтр оторвался от своих записей.

— Это вы, мой милый. Что привело вас в столь неурочное время?

Я ответил вопросом на вопрос:

— Сударь, что вы знаете о докторе Марате?

Дезо удивленно поднял брови. Некоторое время молча смотрел на меня. Потом улыбнулся:

— Чем это так заинтересовал вас доктор Марат?

— О нем вспоминают больные.

— Я никогда с ним не встречался и знаю о нем только понаслышке. Несколько лет назад о Марате, действительно, говорили. Он был известен как терапевт и, по видимому, обладал познаниями в области патологии и физиологии. Лечил он также глазные болезни.

— Что скажете о его лечении электричеством?

— Ничего не скажу. Это слишком сложная область, которой, возможно, принадлежит будущее. Но я никогда не занимался электролечением.

— А как же с «исцелением неисцелимых»?

Дезо лукаво подмигнул:

— Так вам известно и это! Ну, случай маркизы а'Обепин — случай особенный. Можно сказать, случай уникальный. Она была больна туберкулезом легких и врачи, действительно, от нее отказались, а он вылечил…

Мэтр помолчал.

— Случай уникальный… Но я не уверен, что она была так уж безнадежна. А может быть, у нее был вовсе и не туберкулез? Может быть, она сохла и увядала совсем на другой почве, и врачевание было, так сказать, sua generis [2].

Дезо громко рассмеялся.

— Но ведь он исцелял и других? — настаивал я.

— Этого я не знаю. И вообще ничего большего вам рассказать не могу. К тому же сей господин полностью распрощался с медициной. Не смахиваем ли это на поражение или же просто на отступничество? О нем ведь вообще много чего говорили. Сейчас, как будто, бросил все свои старые увлечения и занялся политикой, а политика не наша область. Мы должны думать о другом…

Я понял, что разговор окончен и раскланялся с мэтром.

Поздно вечером я заглянул к Мейе. Мы не виделись несколько дней, и артист приветствовал меня словами:

— А, синьор Телемак! Ну что, вы все еще познаете столицу?

Мне было не до пустых разговоров. Я с укоризной спросил:

— Почему же ты не сказал мне, что он лечил людей?

Жюль расхохотался:

— Любопытство все-таки разобрало! Почему не сказал? Да просто не пришлось к слову. И кроме того Марат ведь давно уже никого не лечит! Или, будем более точными, раньше он исцелял человека, теперь думает о исцелении человечества. Что же важнее, по-твоему?..

Я сел на продавленный диван. Вероятно, у меня был достаточно глупый вид.

Мейе положил мне руку на плечо:

— Устал, старина? Измучил тебя твой дражайший Дезо. Приготовить кофе?

Я посмотрел ему прямо в глаза:

— Жюль, ты говорил мне что-то о его газете. Принеси, пожалуйста, номера, какие у тебя есть. Я хочу наконец разобраться во всем этом…

Глава 3

Я часто думаю о предыстории моих отношений с Маратом.

Казалось бы, что общего между нами? И почему я должен был встретиться и сблизиться именно с ним — человеком совершенно иного круга, иных взглядов и привычек, да к тому же и жившим так далеко от моего родного Бордо?

Но нужно было случиться именно так, чтобы я, слышавший о Марате еще ребенком, отправился в Париж в начале революции; нужно было, чтобы в пути я познакомился с человеком, близким Марату, чтобы этот человек устроил меня на квартиру и стал моим другом!

Это — одна линия.

А вот и другая.

Нужно было, чтобы я увлекался медициной — прежней страстью Марата, чтобы я попал в Отель-Дьё и там столкнулся с больным, который возбудил во мне интерес к Марату-врачу!

Но, заинтересовавшись Маратом профессионально, я не мог оставаться равнодушным к разговорам Мейе о нем как о публицисте и политическом деятеле, не мог не обратиться к его газете.