Игорь Ефимов - Без буржуев

Сразу по окончании института мне довелось работать на экспериментально-промышленной турбинной установке. У меня в подчинении находилось полдюжины механиков, получавших от 130 до 180 рублей, в зависимости от присвоенного им разряда. Лодырей среди них не было, но по способностям, по умелости, по изобретательности они очень отличались друг от друга. Двое (одному 25 лет — 4-й разряд, другому 58 — 5-й разряд) были способны после подробного объяснения добросовестно выполнить простейшую слесарно-сборочную работу — не больше, Двое других научились управляться с довольно сложными приборами, кроме слесарного дела, вскоре овладели токарным, сварочным, фрезерным, электромонтажным, так что мне не надо было с каждой мелочью бегать на заводик, обслуживавший нашу лабораторию, выклянчивать специалистов — все могли сделать свои. Еще один, ходивший за старшого, благодаря огромному опыту, был не только отличным исполнителем, но и незаменимым советчиком. (Разряд у него был самый высокий и получал он больше других.) Шестой механик был настоящий «Кулибин», неистощимо изобретательный, с острым инженерным умом, но волею судеб, с неполным средним образованием. Получал он всего лишь по 4-му разряду.

Каждый раз, думая над тем, кому поручить то или иное задание по установке, я прикидывал сначала — нельзя ли тем, неспособным. И чаще всего понимал — нельзя. Не справятся. Или справятся, но под строгим присмотром. Так что волей-неволей основной воз тянули на себе четверо других. Неспособные же, оставаясь незагруженными, либо сидели без дела тут же, на глазах у остальных, либо мастерили какие-нибудь поделки для дома, например, поварешку из нержавеющей стали или карниз для оконной шторы. Потом два раза в месяц все шли к кассе и получали примерно одинаковую зарплату.

Как я ни бился, мне не удавалось преодолеть эту несправедливость. Понятия выработки, выполнения плана были неприложимы к работе моих механиков. Присвоить более высокий разряд могла только заводская комиссия, которая делала это весьма медленно в соответствии с собственными планами, контролируемыми отделом труда и зарплаты (ОТиЗ). (Если будет слишком много высоких разрядов, из чего им платить?) Я попытался было отдавать им всю премию, которая выделялась раз в квартал, но мне объяснили, что это нельзя, что деньги эти только называются премией, на самом же деле являются завуалированной прибавкой к окладу и должны раздаваться поровну. (Так, между прочим, повсюду.) Единственное, что я мог придумать, это оформлять какие-то эпизоды работы лучших механиков в виде рационализаторских предложений и таким образом выколачивать для них иногда премию в 20–30 рублей — за рационализацию. Для этого мне приходилось тратить свое время на подготовку пояснительных чертежей, а также на подсчет получаемого от рацпредложения экономического выигрыша — откровенная, но совершенно обязательная в таких делах туфта, без которой комиссия по премиям вообще не принимала бумаги к рассмотрению.

Однажды мой «Кулибин» предложил и собственными силами сделал для всей установки непредусмотренную проектом систему автоматического отключения топлива при аварийном скачке температуры газа. Случилось так, что через две недели такой скачок произошел — аварийно выключился компрессор, подававший к турбине сжатый воздух, и температура стремительно полезла к предельно допустимым 750 °C. Если бы система защиты не была вовремя вмонтирована, двухмиллионная установка сгорела бы в мгновение ока. На этот раз я с чистой совестью написал в графе «экономический выигрыш от рацпредложения» — 2 миллиона рублей. «Кулибину» выплатили 25 рублей премии, но в следующий месяц он снова получил свои 140 наравне с изготовителями поварешек. Естественно, его изобретательский пыл угасал с каждой такой историей.

Иногда возникает впечатление, что вся система оплаты труда подчинена одной главной цели: не допустить, чтобы вознаграждение обнаружило и отразило существующую между рабочими разницу в умелости, трудолюбии, аккуратности, энергии, целеустремленности, в человеческой одаренности к труду. Повсюду в цехах висят лозунги, призывающие равняться на передовиков, но для бухгалтерии передовик — всегда больное место. Она еще соглашается терпеть его до тех пор, пока есть надежда подтянуть до его уровня 10–20 других и тогда уже произвести официальное увеличение нормы для всех. Допустить же, что кто-то в силу природных способностей и энергии может вдвое успешнее справляться с работой, пойти на дифференцированный подход и платить ему вдвое больше — на это никто и никогда не согласится. Норма устанавливается от достигнутого уровня. Если кто-то достиг 200-процентного выполнения, это не значит, что человек работал, не щадя себя. Это значит, что норма была занижена и ее необходимо поднять.

В августе 1975 года ткацкий цех Брянского камвольного комбината перешел на нормы выработки, принятые во всей текстильной промышленности (Изв. 19.6.76). Каким образом эти нормы принимались, на каких станках проводились пробные испытания — на новых или на устаревших, изношенных, — какая при этом бралась нить — ни о чем таком газета не пишет. И без того ясно, что единая для огромной страны норма без учета износа оборудования и качества сырья ставит одних ткачих в привилегированное положение, других — в неимоверно тяжелое. Хорошо от нее только крупным чиновникам — не надо ломать голову, как контролировать производство. Но так или иначе норма принята, и в цеху складывается такая картина: из 300 человек 26 перевыполняют норму на 130 процентов и выше, 41 работает на уровне 110–130, 56 не выполняют норму, 9 ткачих работают ниже 90 процентов. Суммарные показатели по цеху удовлетворительные, Но корреспондент рвет и мечет: как же так, почему не все справляются, почему не осваивают опыт передовиков? Одна ткачиха перешла на обслуживание 12 станков, вместо 6, — почему так мало подруг последовало ее примеру?

Сквозь строки, по отдельным замечаниям работниц можно увидеть, как они пытались объяснить корреспонденту, что такая напряженность труда не всем по силам, что станкам передовиков обеспечено особое внимание наладчиков и ремонтников, что и пряжа для них идет лучшего сорта, — он ничего не желает слушать. Держась принципов фанфарной стилистики, этот газетчик сыплет словами «почин», «пятилетка», «социалистическое соревнование», «встречный план», но истина открывается как раз в том слове, произнести которое он упорно отказывается на протяжении всей статьи: зарплата. Зарплата, деньги — это что-то стыдное и низменное, как естественные отправления, о чем возвышенный представитель центральной прессы говорить не должен. Но если бы он назвал хоть несколько цифр, то всем стало бы ясно, как непропорционально мало увеличение зарплаты передовикам, как ограничены возможности ОТиЗа варьировать оплату труда работниц и какой катастрофой для него явилось бы массовое перевыполнение плана всем цехом. Ведь фонд заработной платы строго ограничен, а увольнять человека, чтобы отдать его плату тем, кто способен сделать работу за него, предприятие не имеет права.