Юрий Сушко - Подруги Высоцкого

Идея потенциальным «дуэлянтам» понравилась, и они сразу же согласились работать вместе. Однако Высоцкий затянул с выполнением заказа, и Белле пришлось выступать соло.

Но все-таки идея воссоединить на экране, казалось бы, несовместимый, а посему еще более заманчивый дуэт Высоцкого и Ахмадулиной витала и манила. Ее подхватила кинорежиссер Лариса Шепитько. Начиная свой новый фильм «Ты и я», она видела в роли главной героини только Беллу. А ее партнерами – Владимира Высоцкого и Юрия Визбора. Жаль, но в силу многих обстоятельств постановщику пришлось искать замену сначала Высоцкому, а потом последовал черед и Ахмадулиной.

Но за Беллу Лариса Шепитько держалась отчаянно. Текст героини фильма в ее исполнении звучал совершенно непривычно! «Она, – рассказывал Визбор, – называла меня Сашей, читая вслух свои места в диалогах. Мы репетировали с Беллой два месяца. Места для репетиций были самые разные – дом Ларисы, моя квартира, «Мосфильм» и даже поляна в Ситеневе, где на берегу водохранилища в палатках отдыхали мои друзья – альпинисты, автогонщики, воднолыжники. Да, в общем, это был роман, конечно, предчувствие счастья работы, время совместных чаепитий, цитирование мест из еще не сыгранных и не снятых мест сценария…»

Однако последовал категоричный запрет Госкино на участие в фильме «непрофессиональной актрисы». А так как приказ о запуске картины в производство был уже подписан, на поиски актрисы оставался всего один вечер. Выручила Алла Демидова. Но получился совсем другой фильм, который на экране не узнала даже режиссер-постановщик.

…Сколько раз Белла уже смотрела «Доброго человека из Сезуана»? Пять, шесть? Или все десять?.. Но сегодня спектакль был особенный – им театр знаменует свой 10-летний юбилей. И все волнуются, словно дебютанты. Даже многоопытный Любимов, даже Высоцкий, который вон как неловко дернулся в сцене свадьбы, заехав пиалой в глаз Водоносу-Золотухину.

А после спектакля был банкет в «верхнем буфете» и обязательный концерт-капустник. Высоцкий пел свой фантастический «Театрально-тюремный этюд на таганские темы»:

Пьем за того, кто превозмог и смог,Нас в юбилей привел, как полководец.За пахана! Мы с ним тянули срок –Наш первый убедительный «червонец».

Потом были другие, тоже прекрасные тосты. У всех были счастливые лица, и каждый чувствовал себя дома.

Когда объявили перекур, случайной компанией пошли в гримерку Высоцкого. Болтали так, о пустяках. Потом Смехов с загадочным видом извлек из недр шкафа бутылку коньяку, а Золотухин стаканы. Самым естественным образом разговор переключился на литературные темы. Тем более что повод был: Золотухин как бы имел право высказываться на сей предмет профессионально – как-никак журнал «Юность» (!) уже явил миру молодого прозаика. После тостов в честь дебютанта Высоцкий протянул Белле свежий номер «Литературки».

– Это, надо понимать, на «закуску»? – улыбнулась она.

– Что-то вроде того. Как тебе шедевры эпистолярного жанра твоих коллег? «Конец литературного власовца»! Просто за душу берет: «…Мы никогда не слышали от Солженицына ни одного слова в осуждение преступной фашистской хунты в Чили, в осуждение наглеющего фашизма в других странах, но сколько черных слов находит он, чтобы принизить, оболгать нашу страну, являющуюся светом, надеждой человечества, чтобы забросать грязью ее славу, ее идеалы… Считаю правильным решение о выдворении Солженицына за пределы нашей Родины».

Подпись – «Степан Щипачев». Бел, это ведь он, кажется, бессмертные строки о пионерском галстуке изрек – «Как повяжешь галстук, береги его: он ведь с нашим знаменем цвета одного…»? Верно? Ты его знаешь?

– Знаю, – невесело кивнула Белла. – Он мне очень помог в свое время. Ему, не помню уж кто, передал мои ученические стишки. Степан Петрович прочел и стал названивать моим родителям, хотел со мной повидаться, поговорить. Они подобным были сражены, считая мои литературные занятия лишь шалостью. А тут сам Щипачев! При этом такие комплименты…

– Да он просто клинья под тебя подбивал, – усмехнулся Высоцкий. – Тоже мне первооткрыватель формулы любви, которая – «не вздохи на скамейке и не прогулки при луне»… Козел старый…

– Во-первых, не такой уж старый, ему еще пятидесяти не было. А во-вторых, я от молодой гордости своей, скованностью и неуклюжестью как могла уклонялась от этих встреч. Но, тем не менее, он все-таки нашел возможность увидеться, поговорить, а потом помог напечататься. Но теперь… Не знаю… Заставили, скорее всего. Знаешь, ведь есть разные методы…

Помолчала. Потом добавила:

– Я помню одного потрясающего человека, которого всю жизнь подвергали гонениям, обыскам и всему прочему. За что? Просто за собственный способ мышления! Но в нем не было ущербности изгоя. Когда я его спросила, а как его дети переживают все эти обыски, он мне ответил: «Дети-то привыкли, а вот собачка очень нервничает».

Дружба для нее, как и для Высоцкого, была наиглавнейшей ценностью. Культ дружбы Ахмадулина воспевала с неистовою страстью и силой. Ибо знала: «свирепей дружбы в мире нет любви».

У них были общие братья и сестры «по крови», по духу. И неприкаянный гениальный сценарист и поэт Геннадий Шпаликов, и великий мим Леонид Енгибаров, и бесконечно дорогой обоим все тот же Василий Шукшин, и редкостно талантливое киносемейство Климова-Шепитько, и неподражаемый Зиновий Гердт, фантастические Сергей Параджанов и Михаил Жванецкий…

С юности очарованная и благословенная Павлом Антокольским, Белла непременно стремилась познакомить Высоцкого с ним, хранителем традиций старой русской поэтической школы. «Однажды Владимир Семенович пришел и совпал у нас дома с Антокольским, – радовалась их случайной встрече Ахмадулина. – Павел Григорьевич много слышал о Высоцком, но никогда его не видел. И тут совпало чудо, и я – только счастливый свидетель этого совпадения.

Высоцкий и Антокольский замечательно разговаривали друг с другом, замечательно. Павел Григорьевич, как человек много старше, хотя, впрочем, совершенный ребенок, иногда капризно, а иногда нежно и влюбленно спрашивал у Высоцкого о том или о другом. И с необыкновенной нежностью Высоцкий отвечал Антокольскому. И, конечно, они поехали на улицу Щукина, где Павел Григорьевич жил. Совершенно обольщенный и очарованный, Антокольский хотел подарить все, что у него было. Свои книги, вообще все, что было. А уже потом матушка Владимира Семеновича Нина Максимовна спрашивала: «А почему в этот день осталось от Антокольского столько подарков Высоцкому? Они все подписаны…»

Если Высоцкий интерес к поэзии объяснял также личностями самих поэтов, которые вели себя в этой жизни достойно, то Ахмадулина полагала, что «поведение на белом свете – это все равно что поведение на сцене. Человек – всегда театр для другого. И поэт, и артист изначально трагедийны». В подтверждение приводила пример Енгибарова: «Мы с Леней сильно совпадали по душевному и сценическому устройству… У Лени был особенно трагический склад – как и подобает настоящему клоуну. Что-то гибельное. Плюс еще все не ладилось, кошмарное время… На меня это действовало иначе: неизбежно, но в общем-то я плевать хотела. Хотя трагедийность мне тоже присуща. Енгибаров однажды сказал: «Белла, вы должны со мной работать». Желтые розы, которые он принес в тот вечер, я долго хранила…» Как и слова, которые он произнес однажды, словно запоздалое признание в любви: «Беллочка, на всем белом свете есть только два трагических клоуна – ты и я…»