Александр Чижевский - Я молнию у неба взял...

— Итак, — сказал он, — в этом ущелье положительных ионов почти в пять раз больше, чем отрицательных. По–видимому, такое преобладание положительных ионов над отрицательными вызывает столь странное и быстрое заболевание человека. Надо поскорее уходить отсюда!

— Легко сказать «надо поскорее уходить»… Попробуйте–ка! — сказал один из проводников.

Действительно, люди еле передвигали ноги. Могло показаться, что идет группа тяжело больных людей. Экспедиция с большим трудом покинула ложбину Лиссьох.

Размышляя над этим случаем и рядом других наблюдений подобного рода, В. Каспари пришел к выводу, что можно говорить о воздухе трех видов: с преобладанием положительных ионов, которые вызывают явления общего недомогания, головокружения, тошноты и чувства недостатка воздуха; с преобладанием отрицательных ионов, которые, очевидно, вследствие противоположной полярности, должны обладать диаметрально противоположным действием на организм, что, однако, надлежит еще экспериментально выяснить; и, наконец, в закрытых помещениях, где воздух застоявшийся и, по–видимому, лишен как положительных, так и отрицательных ионов. Действие этого воздуха походит на действие положительных ионов, но, очевидно, чем–то отличается от него. Этот «внутренний» воздух оказывается непригодным для жизнедеятельности организма, ибо он лишен благотворных электрических качеств.

Так в сентябре 1901 года были осторожно сформулированы некоторые положения о различных электрических свойствах воздуха и о действии их на человеческий организм. Но мысль человека, скованная научным догматизмом, всегда более консервативна, чем его свободное воображение. В опубликованном в 1901 году научном отчете о своем восхождении на Монте — Розу Вильгельм Каспари не нашел нужным довести свои соображения до их логического конца. А ведь он, наверное, знал, что в анналах науки зарегистрировано несколько случаев массового удушения людей и животных на открытом воздухе, но причины этих явлений оставались загадочными, и он не хотел касаться этого деликатного вопроса.

Описанные события произошли, как уже говорилось, в тот год, когда К. Э. Циолковский мечтал о межзвездных полетах на реактивных космических кораблях и математически доказывал их возможность. Его творческая мысль рвалась все дальше и дальше… В космических кораблях будет искусственный воздух… Какое он, этот воздух, произведет действие на организм человека? Кто может дать ответ на этот сложный вопрос?

Осторожность В. Каспари и дерзания К. Э. Циолковского — это противоположные, но неизбежные явления прогрессирующей науки.

НАЧАЛО ИСПЫТАНИЙ

Шли первые годы Великой Октябрьской революции. Угол Ивановской и Васильевской улиц в Калуге. Дом № 10 — двухэтажный, каменный, с толстыми кирпичными стенами, с большим мезонином, балконом, выходящим в садик во всю длину второго этажа. В верхнем этаже и мезонине жила наша семья. Одну из комнат занимала военно–историческая библиотека отца, другую в мезонине — моя электрохимическая лаборатория, существовавшая с 1913 года, когда я был еще учеником реального училища.

Дореволюционная Калуга — город помещиков и купцов, рыбы и мяса, яблок и «калужского теста» — темно–коричневой сладкой массы. О нравах этого города можно было бы написать целый том.

Октябрьская революция изменила облик Калуги. Кое–где еще были открыты лавки частников, но большинство уже закрыто. Бедный люд перебрался из подвалов и бараков в бывшие барские дома. По улицам бродили «бывшие люди», ожидая: что–то будет? Что принесет им конец гражданской войны? Ожесточенные споры, холодные квартиры с плохо греющими «буржуйками», голодный паек. Зато настроение у простых трудовых людей — приподнятое, боевое.

В нашем доме тоже холодновато и не сытно. Но все настроены бодро. Мой отец Леонид Васильевич, человек сильной воли и необычайного спокойствия, говорил: «История человечества есть процесс необратимый. Надо работать и работать, чтобы создавать культурные ценности. Если вы проникнетесь этим убеждением, работа вам покажется легкой и приятной, как бы тяжела она ни была, и вы пойдете рука об руку с новой эпохой. Я — русский и России в ее тяжелые годины не оставлю».

В 1918 году после ряда совещаний в Москве моему отцу было поручено организовать Курсы красных командиров в Калуге. До конца гражданской войны он пробыл в должности начальника этих курсов. После окончания гражданской войны вышел в отставку и затем получил почетное звание Героя Труда РККА «За многолетнюю и полезную деятельность по строительству вооруженных сил страны».

Еще в конце октября 1915 года и в начале мая 1917 года (при защите диссертации) перед историками и археологами я прочел острые доклады, которые вызвали ожесточенные споры и сразу поставили меня в разряд лиц, подающих надежды, по мнению одних, и совершенно заблуждающегося ― по мнению других. К группе моих доброжелателей относились знаменитые ученые, присутствовавшие на докладе, вторыми были менее знаменитые специалисты. Борьба точек зрения принесла мне первую известность. Но громы революции заглушили этот говор. Многие из ученых прятались по углам и выходили на улицу лишь для того, чтобы купить провизии или получить паек. Разруха, голод, недостатки из–за гражданской войны как будто временно приостановили работу научной мысли. Но не все умы склонились к растительному существованию без борьбы за научные идеи. Мне же стало ясно одно: надо заново перестроить весь ход моих исследований и основательно заняться физикой, химией и биологией, что не представляло для меня особого труда, так как эти предметы я с 1915 года слушал в Московском коммерческом институте и затем в Московском государственном университете.

Я был уверен, что мне удастся доказать милейшим профессорам, которые так пренебрежительно и недоверчиво отнеслись к моим гипотезам, что я был прав.

Действительно, осторожные разговоры, которые я вел в 1917 и 1918 годах с некоторыми биологами на эту тему, не дали мне ровно ничего, кроме убеждения в том, что ждать поддержки моих идей от них не приходится. Было ясно, кроме того, что организовать в Москве свои исследования нельзя будет еще в течение ряда лет — почти все лаборатории тогда не отапливались, а животные погибали.

Отчаявшись встретить в ком–либо сочувствие своим идеям и видя тяжелое состояние московских лабораторий, я твердо решил, что придется проводить эти исследования в моей калужской лаборатории, хотя бы это и стоило моим родным и мне больших усилий и ограничило бы наш «пищевой бюджет» до минимума.