Ричард Дана - Два года на палубе

Мы уже ощутили близость Горна с его холодами и поэтому занялись необходимыми приготовлениями.

Вторник, 4 ноября. С рассветом слева по корме увидели землю — два одинаковых по форме, но неравной величины острова, довольно высокие, с плавными очертаниями. Это были Фолклендские острова. «Пилигрим» прошел между ними и побережьем Патагонии. Итак, мы вступили в область мыса Горн, имея превосходный ветер от северных румбов, неся лисели и надеясь быстро и без помех миновать это опасное место.

Глава V

Мыс Горн

Среда, 5 ноября. Предыдущей ночью погода была благоприятна, так что мы ясно видели Магеллановы облака и Южный крест. Магеллановы облака состоят из трех малых туманностей [8] в южной части небосвода — двух ярких, наподобие Млечного пути, и одной темной. Они открываются как раз над линией горизонта сразу после прохождения тропика Козерога. Южный крест показывается с 18° северной широты и у мыса Горн стоит почти над головой. Это четыре звезды в форме креста — одно из самых ярких созвездий.

До полудня ветер дул слабо, но потом засвежело, и мы убрали бом-брамсели, но оставили пока лисели; капитан, сказал, что при возможности прошел бы с ними вокруг Горна. Незадолго до восьми часов (время захода солнца в этих широтах) в фор-люке раздался крик: «Пошел все наверх!» — и, выскочив на палубу, мы увидели катившееся на нас от зюйд-веста черное облако, закрывавшее собой все небо. «Вот и мыс Горн!» — заметил старший помощник. Едва мы успели взять паруса на гитовы, как оно накрыло нас. В несколько минут разошлась такая волна, какой мне еще не приходилось видеть. Она накатила спереди, и маленький бриг нырнул в нее, погрузившись всей носовой частью. Вода хлынула на палубу через носовые порты и клюзы, угрожая начисто смыть все за борт. У подветренных шпигатов воды было по пояс. Мы бросились к реям, взяли на марселях два рифа и убрали все остальные паруса. Но это не помогло. Бриг шел тяжело и скрипел под встречной волной, а шторм бушевал все сильнее. На нас с невообразимой яростью обрушился дождь со снегом и градом. Мы снова подтянули риф-тали, взяли все рифы на марселе, убрали грот и легли на правый галс. Нашим радужным надеждам пришел конец, и мы приготовились к противным ветрам и холодной погоде: спустили бом-брам-реи и сняли их такелаж, хотя все прочее наверху было оставлено, даже трюм-стеньги и лисель-спирты.

Всю ночь бушевал жестокий шторм — дождь, снег и град обрушивались на судно, ветер оставался противным и гнал высокую волну. На рассвете (около трех часов) вся палуба была покрыта снегом. Капитан послал стюарда наверх раздать вахте по стакану грога, и пока мы оставались у Горна, утренняя вахта всегда получала грог, а если приходилось брать рифы на марселях — то и вся команда. С восходом солнца облака рассеялись, и ветер, зайдя в корму, позволил поставить паруса и лечь почти точно по курсу.

Четверг, 6 ноября. В первую половину дня погода улучшилась, но к ночи все повторилось сызнова. На этот раз мы не легли в дрейф, как накануне, а пытались лавировать против ветра под зарифленными марселями, триселем и фор-стеньги-стакселем. Ночью подошла моя очередь стоять два часа за штурвалом. Несмотря на свою неопытность, я, к удовлетворению вахтенного помощника, справлялся с делом и за все плавание вокруг Горна ни меня, ни Стимсона ни разу не отстраняли от вахты на руле, что послужило для нас предметом особой гордости, так как требуется немалое умение и глаз, чтобы удержать судно на курсе при крутом бейдевинде, да еще против высокой волны. «Приводи к ветру, когда оно начинает уваливаться» — вот основное правило, и если из-за небрежности рулевого судно зачерпнет бортом, то с палубы может все начисто смыть или даже снести мачты.

Пятница, 7 ноября. К рассвету ветер стих, и все утро нас трясло на мертвой зыби, да еще в густом тумане. Штили здесь совершенно иные, чем в других частях океана, — все время накатывает такая высокая и частая зыбь, что нет ни минуты покоя. Поэтому суда здесь не поддаются управлению ни парусами, ни рулем и болтаются в воде, словно бревна. Нам пришлось раскрепить реи, туго обтянув брасы, и все как следует принайтовить на палубе. Верхние паруса оказались тем не менее полезными; хотя их может «унести» или разорвать при бросках судна на толчее волн, все же они значительно умеряют размахи качки на длинной волне, придавая движениям судна равномерность и плавность.

Утренний штиль напомнил мне о сцене, которую я забыл описать в свое время, но хорошо запомнил, поскольку в тот день мне впервые довелось услышать вблизи дыхание китов. Это было в ночь, когда мы проходили между островом Статена и Фолклендскими островами. Наша вахта стояла с полуночи до четырех, и, выйдя на палубу, мы увидели, что бриг совершенно неподвижен и окутан плотным туманом. Море было идеально гладкое, словно его полили маслом. Но время от времени, не нарушая этой зеркальной глади, набегала длинная зыбь и слегка приподнимала судно. Мы были окружены со всех сторон стаями медлительных китов, но не могли видеть их из-за тумана. То и дело слышались глубокие неторопливые вздохи. Некоторые вахтенные спали, другие сидели молча, и ничто не нарушало очарования и таинственности происходящего. Я стоял, перегнувшись через фальшборт, и слушал мерное дыхание гигантских существ. Временами мне чудилось, что я вижу, как рядом всплывает огромная черная туша; потом с шумным вздохом еще одна в отдалении, и тогда поверхность океана с ее невысокой, но мерной и длинной зыбью казалась мне мощной грудью, которая вздымалась в такт с ее собственным тяжелым и глубоким дыханием.

К вечеру этого дня (пятницы 7-го) туман рассеялся, и мы были вправе ожидать ледяного шторма, который и не замедлил нагрянуть сразу после захода солнца. Опять брали паруса на гитовы, брали рифы, убирали паруса, опускали реи, пока бриг не остался под глухо зарифленными марселями и триселем. Почти всю ночь на нас гнало снег, град и дождь. Волны разбивались о форштевень и заливали носовую часть нашего маленького судна, но оно держалось на курсе, и капитан не хотел ложиться в дрейф.

Суббота, 8 ноября. День начался штилем и густым туманом, а завершился снегом, градом, жестоким ветром и глухо зарифленными марселями.

Воскресенье, 9 ноября. С утра было ясно и так до двенадцати, когда капитан смог взять полуденную высоту солнца. Для Горна это прекрасно, и мы, не имея пока за все плавание ни одного «плохого» воскресенья, удивлялись, что и здесь единственный сносный день также пришелся на него. У нас даже было время прибрать кубрик и немного подсушить одежду. Впрочем, безмятежность продолжалась недолго. Между пятью и шестью крик «Вахта правого борта наверх!» вызвал нас на палубу, и сразу же была поднята вся команда. Нашим глазам представилось зрелище, достойное репутации мыса Горн. С зюйд-веста надвигалась огромная темно-серая туча, и мы изо всех сил спешили убрать паруса (с утра были поставлены верхние паруса) до того, как нас накроет. Мы убрали верхние паруса, взяли на гитовы нижние, обтянули риф-тали на марселях и уже лезли на фок, когда ударил шквал. В одно мгновение сравнительно спокойное море покрылось высокими волнами, которые катились одна громаднее другой. Сделалось темно как ночью. Град и снег хлестали больнее, чем когда-либо прежде, и, казалось, хотели пригвоздить нас к реям. Мы убирали паруса дольше обычного — они намокли и задубели, снасти и такелаж покрылись снегом и обледенели, а мы сами были ослеплены яростью шторма. Когда мы спустились на палубу, наш маленький бриг, словно обезумев, нырял среди устрашающих волн, которые, накатываясь, каждый раз заливали носовую палубу. В этот момент вскочивший на шпиль старший помощник закричал: «Отдать фал! Кливер долой!» Дело было не из приятных, не говоря уже об опасности, но совершенно необходимое. Наш лучший матрос, швед Джон, который всегда работал на баке, прыгнул на бушприт. Нужен был второй, однако никто не торопился. Я стоял около старшего помощника, но рванулся раньше других, мигом завел нирал на шпиль и проскочил между недгедсами на бушприт. Матросы у шпиля спускали кливер, а мы с Джоном карабкались с наветренной стороны по перту на утлегарь. Большой парус бился на ветру, полоща с такой силой, словно намеревался сбросить нас в море. Некоторое время мы не могли даже пошевелиться и еле держались, вцепившись в бушприт изо всех сил, а бриг, нырнув в две громадные волны, накатившие одна за другой, дважды окунул нас по шею. Мы плохо соображали, держимся ли еще или уже полетели за борт. Потом бушприт поднял нас высоко в воздух и снова окунул в волны. Джону показалось, что утлегарь вот-вот обломится, и он крикнул старшему помощнику, что нужно увалиться под ветер и убрать стаксель. Однако из-за грохота разбивающихся о форштевень волн нас невозможно было услышать, и оставалось только сделать то, что было в наших силах. К счастью, больше не накатывало таких сокрушительных волн, и мы убрали кливер по всей форме. А когда снова очутились на палубе, то были немало обрадованы тем, что все на баке в порядке, и вахта сошла вниз. Сами мы промокли до костей и дрожали от холода. Джон заметил, что мы счастливо отделались, хотя обычно матросы ничего не говорят, когда дело уже позади. Погода оставалась неизменной всю ночь.