Братья Нобели - Федор Юрьевич Константинов
Тут надо сказать, что в те годы среди жителей Финляндии все еще продолжались бурные дискуссии по поводу того, должны ли они бороться за возвращение в состав Швеции или же, напротив, пребывание в составе Российской империи имеет свои выгоды. По мнению И. Карлберг, немалая часть местного дворянства и нарождающейся интеллигенции склонялась ко второму. «Жители Финляндии, – пишет она, – похоже, не терпели от русских особых притеснений. Напротив, некоторые даже оживились после “развода” со Швецией, особенно в среде дворянства и чиновников. Они избавились от тяжкого бремени шведских налогов. Зарплаты выросли, работы стало больше, а жесткая узда Стокгольма сменилась куда более свободным правлением из Санкт-Петербурга. Великое княжество Финляндское получило широкое самоуправление – au rang des nations[17], как высказался Александр I в 1809 году. И даже теперь, в правление куда более деспотичного Николая I, автономия Финляндии нисколько не сузилась. Если бы Карл XIV Юхан поддался на уговоры шведских реваншистов и попытался отвоевать Финляндию, многие жители страны наверняка выразили бы свой протест и попросили шведского короля отправиться домой»[18].
Фон Хартман, бывший в свое время одним из основных творцов шведско-российского мира и являвшийся на тот момент советником по экономическим вопросам наместника Финляндии князя Александра Меньшикова, принадлежал к числу тех представителей шведской элиты, которые верили, что будущее Финляндии связано именно с Россией, и, судя по всему, сумел заразить этой верой Эммануила Нобеля. Хартман, поверивший в немалые способности Нобеля как изобретателя и инженера, весьма радушно принял его в своем доме, помог найти съемную комнату в доходном доме купца Юхана Шарлина, а сразу после окончания рождественских праздников добился, чтобы ему без всяких проволочек был выдан временный вид на жительство сроком на год.
Для начала фон Хартман поручил свежеиспеченному иммигранту сконструировать мельницу с ножным приводом для местной тюрьмы, а также вместе с Шарлиным, ставшим близким приятелем Нобеля, ввел его в высшее общество Або и его деловые круги. Увы, все проекты, которые предлагал Нобель новым знакомым, оказались замками на песке – или, возможно, показались таковыми местным заводчикам, поскольку несколько опережали свое время.
В апреле 1838 года в городской газете Або появилась большая рекламная статья, написанная, как предполагается, самим Нобелем и рассказывающая об огромных перспективах использования каучука, причем прежде всего для изготовления спасательных кругов, которые объявлялись «самой надежной защитой от утопления». Видимо, бывший юнга в данном случае знал, о чем пишет. Заканчивалась статья, как и положено, словами о том, что сейчас в городе находится Эммануил Нобель, готовый принять заказы на изготовление различных изделий из чудо-материала. Увы, судя по всему. заказы ни на спасательные круги, как и ни на что другое так и не поступили, и самой большой удачей Эммануила в Або стал заказ от все того же Юхана Шарлина, поручившего ему сделать проект своего нового дома.
«В готовом виде дом Нобеля выделялся сдержанностью и чистотой классицизма на фоне многочисленных домов в стиле ампир, возникших в огромном количестве в отстраивавшемся после пожара Або. Вероятно, поэтому чуть позднее, в ноябре 1842 года, первая фотография в истории Финляндии увековечила именно дом Нобеля», – отмечает И. Карлберг. Тем не менее, чем дальше, тем больше он ощущал всю бесперспективность своего нахождения в Або, понимая, что вряд ли сможет, живя здесь, обеспечить достойную жизнь семье и расплатиться с долгами. А без последнего о возвращении на родину нечего было и думать.
* * *
Карта его судьбы стремительно переменилась 23 сентября 1838 года, когда, гуляя по набережной реки Аура (Аурайоки), Эммануил встретил только что прибывшего в Або своего старого знакомого по Стокгольму, гофмаршала кронпринца Оскара. Как бы невзначай он упомянул, что взвешивает возможность перебраться в Петербург, и тут же был представлен полковнику русской армии, шведскому барону Юхану Мунку, служившему в столице империи. Назвав Нобеля гениальным изобретателем, гофмаршал попросил барона позаботиться о земляке в российской столице, и тот это любезно пообещал.
В город Медного всадника Эммануил Нобель отправился лишь спустя год после прибытия в Або – в декабре 1838-го, и так как все суда снова встали на якорь, ему пришлось добираться до цели в течение многих дней на дилижансе и на себе узнать, что такое российские просторы с их не самыми лучшими дорогами. Как и в Або, Нобель-старший прибыл в город в самый канун Рождества. Барон Мунк сдержал свое слово и не только выслал ему навстречу своего говорившего на шведском адъютанта, но и ввел в возникшую к тому времени в Санкт-Петербурге большую общину выходцев из Финляндии и Швеции. Дворяне, купцы, заводчики, инженеры, преподаватели различных дисциплин, они на чужбине держались друг друга, не обращая внимания на сословные и прочие различия. По самым приблизительным оценкам, в Петербурге того времени жило не меньше 6 тысяч шведов. Понятно, что далеко не все они были знакомы друг с другом, но при необходимости, как это часто бывает в диаспоре, почти каждый готов был помочь любому из своих соплеменников, если это было в его силах.
В этой компании соотечественников Нобель и встречал Рождество, а затем и Новый, 1839-й год. Все участники застолья говорили на шведском языке. Большинство стремилось выразить ему симпатию, а узнав, что на родине у него остались жена и дети, спешили утешить его словами, что как только дела у него пойдут на лад, он сможет обустроить семью в Санкт-Петербурге.
Никому при этом почему-то не пришло в голову, что он может просто вернуться в Стокгольм – как-то само собой подразумевалось, что перспектив в России куда больше и сама жизнь куда более обеспеченная и насыщенная, чем в провинциальной Швеции. На самом деле это, конечно, была только видимость – обе страны в то время были развиты, а точнее, отставали от остальной Европы в примерно равной степени. Но при этом Стокгольм на фоне блистательного Санкт-Петербурга, уже воспетого Пушкиным и Гоголем, действительно смотрелся небольшим провинциальным городом.
Эммануил Нобель вступал в новый год, раздираемый противоположными чувствами. С одной стороны, у него было ощущение, что он наконец оказался в нужном месте в нужное время, и теперь все должно получиться, особенно с учетом того, что среди его новых знакомых-соплеменников были люди со связями в высшем свете, включая членов императорской фамилии. С другой – будучи воспитанным в протестантском духе, он считал семью высшей ценностью и глубоко переживал разлуку с ней. Да и дело было не только в ценностях – как ясно следует из писем Эммануила Нобеля, он любил свою Андриетту до конца
