Льюис Кэрролл - Дневник путешествия в Россию в 1867 году

Все изложенное послужит скорее для того, чтобы напомнить мне, чем передать хоть какое-то представление о том, что мы видели.

Мы ненадолго заехали к Муирам по дороге на обед, увидели г-жу Муир и нескольких очаровательных маленьких детей, и вернулись туда снова около пяти и тогда уже встретили г-на Муира. На ужин пришли и другие знакомые, и наконец мы возвратились в Петербург с неутомимым г-ном Меррилисом, который увенчал множество оказанных нам за этот день услуг тем, что нашел дрожки и провел непременные здесь переговоры с извозчиком, совершив подвиг, который наверняка вверг бы нас в отчаяние, если бы нам пришлось самим пытаться сделать это в темноте, в окружении толпы извозчиков и в совершенно невообразимом гаме странных звуков.

Выехав в два тридцать на поезде в Москву, приехали около десяти следующего утра. Мы взяли «спальные билеты» (на два рубля дороже), и в награду за это примерно в одиннадцать вечера к нам зашел проводник и продемонстрировал сложнейший фокус. То, что было спинкой сиденья, перевернулось, поднявшись вверх, и превратилось в полку; сиденья и перегородки между ними исчезли; появились диванные подушки, и наконец мы забрались на упомянутые полки, которые оказались весьма удобными постелями.

На полу разместилось бы еще трое спящих, но, к счастью, таковые не появились. Я не ложился спать примерно до часу ночи, и б́ольшую часть времени был единственным, кто находился на открытой площадке в конце вагона: она была снабжена поручнями и крышей, и с нее открывался великолепный обзор той местности, по которой мы проезжали,— недостаток заключался в том, что вибрация и шум там гораздо сильнее, чем внутри. Время от времени появлялся проводник и в ночное время не выказывал никаких возражений против моего там пребывания,— возможно, он чувствовал себя одиноко, но, когда я попытался сделать это снова на следующее утро, его вскоре охватил приступ деспотичной жестокости, и он снова загнал меня в вагон.

В Москве нас ожидал экипаж и портье из «Отеля Дюзо», в котором мы должны были остановиться.

Мы уделили пять или шесть часов прогулке по этому чудесному городу, городу белых и зеленых крыш, конических башен, которые вырастают друг из друга словно сложенный телескоп; выпуклых золоченых куполов, в которых отражаются, как в зеркале, искаженные картинки города; церквей, похожих снаружи на гроздья разноцветных кактусов (некоторые отростки увенчаны зелеными колючими бутонами, другие — голубыми, третьи — красными и белыми), которые внутри полностью увешаны иконами и лампадами и до самой крыши украшены рядами подсвеченных картин; и, наконец, город мостовой, которая напоминает перепаханное поле, и извозчиков, которые настаивают, чтобы им платили сегодня на тридцать процентов дороже, потому что «сегодня день рождения императрицы».

После ужина мы поехали на Воробьевы горы, откуда открывается великолепная панорама стройного леса шпилей и куполов с извилистой Москва-рекой на переднем плане,— это те самые холмы, с которых армия Наполеона в первый раз увидела этот город.

Утром мы долго и безуспешно искали английскую церковь.

Позднее я пошел один и, по счастию, познакомился с одним русским господином, который говорил по-английски и который любезно отвел меня туда. Г-н Пенни, священник, был дома, и я вручил ему рекомендательную записку от Бергона и был принят им и его женой с чрезвычайным радушием.

Лиддон пошел со мной на вечернюю службу, и мы провели вечер с Пенни и получили массу ценных советов относительно наших планов в Москве и много любезных предложений помочь в покупке разных любопытных сувениров и проч.

День экскурсий. Мы начали с того, что встали в пять утра и отправились на шестичасовую службу в Петровский монастырь, поскольку было ежегодное освящение и, соответственно, служба должна была отличаться особым великолепием. Она была чрезвычайно прекрасной в том, что касается музыки и сценического эффекта, но б́ольшая часть обряда была для меня непонятна. Там присутствовал епископ Леонид (?), который принимал основное участие в причастии, в котором участвовал также один младенец, но больше никто из прихожан. Было весьма любопытно наблюдать, когда служба окончилась и епископ, с которого сняли роскошные одеяния перед алтарем, вышел в простой черной рясе, а люди толпились вокруг него, когда он шел к выходу, чтобы поцеловать его руку.

После завтрака, поскольку явно надолго зарядил дождь, мы посвятили свое время осмотру внутренних помещений, о которых совершенно невозможно дать какое-либо адекватное представление просто словами.

Мы начали с церкви св. Василия, которая настолько же необычна (почти гротескна) внутри, как и снаружи, и которую показывает без сомнения, самый ужасный гид, какого я до сих пор встречал. Его первоначальный замысел заключался в том, что мы должны пронестись через этот храм со скоростью примерно четыре мили в час. Обнаружив, что принудить нас двигаться с такой скоростью совершенно невозможно, он принялся греметь ключами, суетливо носиться вокруг, громко напевать и злобно обзывать нас по-русски,— по сути, он делал все, что мог, разве что не схватил нас за шиворот и не потащил волоком. Только лишь исключительно благодаря чистому упрямству и приступу внезапной глухоты нам удалось посмотреть церковь, или, скорее, группу церквей под одной крышей, в довольно сносных условиях.

Каждый храм имел свои собственные характерные особенности, хотя золоченая перегородка[5] и подсвеченные фрески на всех стенах и даже на внутренней части купола были общими для всех.

Затем мы прошли в Сокровищницу и увидели троны, короны и драгоценности — в таком количестве, что начинаешь думать, что эти предметы встречаются чаще, чем ежевика. Некоторые троны и проч. буквально усыпаны жемчугом.

Затем нас провели по дворцу, после которого, я думаю, все другие дворцы покажутся убогими и миниатюрными.

Я измерил шагами один из залов для приемов и посчитал, что его длина составляет восемьдесят ярдов, в ширину же, наверное, двадцать пять — тридцать. Таковых было по крайней мере два и еще множество других больших помещений — все с высокими потолками и изысканно убранные, от пола, инкрустированного атласным деревом и проч., до расписных потолков, богато украшенных позолотой; на стенах жилых помещений вместо обоев — шелк или атлас, и все обставлено и украшено так, словно богатство владельца поистине безгранично. Оттуда мы перешли в ризницу, в которой, помимо баснословной роскоши и богатства одеяний, жемчугов, драгоценностей, распятий и икон, хранятся три огромных серебряных сосуда для приготовления елея, используемого при крещении и проч., который поставляют отсюда в шестнадцать епархий… После ужина мы, как было договорено, поехали к г-ну Пенни и вместе с ним отправились посмотреть русскую свадьбу — это была весьма интересная церемония.