Нежные страсти в российской истории. Любовные треугольники, романтические приключения, бурные романы, счастливые встречи и мрачные трагедии - Сергей Евгеньевич Глезеров
История следующая. Майским вечером 1894 года в гостиницу «Европа» у Чернышева моста явился 25-летний студент Института путей сообщения Александр Довнар и потребовал «комнату получше», пожелание исполнили, после чего студент отправился за ожидавшей его в подъезде дамой, лицо которой покрывала густая черная вуаль. Они поужинали, затем заперлись в номере. Все было тихо и мирно.
На следующее утро коридорный, по приказанию студента, подал чай, затем номер вновь заперли изнутри. До часу пополудни оттуда не было слышно никакого шума, а затем раздались один за другим два выстрела. Потом из номера выбежала окровавленная женщина с истошным воплем: «Спасите!!! Я совершила преступление и себя ранила. Скорее доктора и полицию — я доктору все разъясню». Она упала на пол, молила скорее позвать доктора и все время повторяла: «Я убила его и себя».
Прибежавшая на крик прислуга обнаружила в номере студента, лежавшего в луже крови и не подававшего признаков жизни. На кресле валялся револьвер с тремя заряженными патронами и двумя пустыми гильзами…
Барышня истерично повторяла: «Тут никто не виноват; рано или поздно так должно было случиться!» На вопросы подоспевшего врача она объяснила, что тот, кого она лишила жизни, он жил с ней и оказался «самым низким, скверным человеком». По ее словам, она застрелила Довнара за то, что он назвал ее «самым дурным словом», потом она выстрелила уже в себя.
Барышню (ее звали Ольга Палем) отвезли в Мариинскую больницу. Ранение оказалось неопасным, вскоре она пошла на поправку и предстала перед судом присяжных по обвинению в заранее обдуманном убийстве. По словам очевидцев, подсудимая находилась в «болезненно-нервном состоянии», с ней «делались нередко дурноты и истерические припадки».
На суде было оглашено ее письмо к ее бывшему возлюбленному: «Саша убит совершенно случайно, так как я хотела… не убить, а только поранить, чтобы у него явилось раскаяние и угрызения совести, для того, чтобы он на мне женился… к несчастью, в это утро он слишком сильно вызывал во мне ревность и, не щадя, меня оскорблял как только мог. Я, не помня себя от самого сильного оскорбления, выхватила револьвер… была ли цель убить или попугать его — не помню; помню только, что я выстрелила, он упал».
Защита, нередко игнорируя факты, пыталась во что бы то ни стало представить Довнара жертвой «коварной женщины», которая систематически его травила. Все это строилось исключительно на каком-то отвлеченном академическом положении, что он был еще в возрасте «учащегося», она же, по метрическому свидетельству, двумя годами старше его.
Впрочем, на суде выяснилось немало весьма деликатных подробностей. Оказалось, что роман Довнара с госпожой Палем продолжался около четырех лет. Свидетели показали, что покойный, скромный и приличный на людях, не стеснялся в присутствии бесхитростной прислуги проявлять довольно жесткие черты своего характера. Иногда он избивал Палем до крови, до синяков, пуская при этом в ход швабру, однажды изломал на ней ножны своей старой шашки студента-медика.
Прислуга удостоверила, что еще в 1892 году, в период совершенно мирного сожительства на одной квартире господ Довнара и Палем, Довнар после какого-то кутежа и ночи, проведенной вне дома, вскоре заболел «таинственной болезнью». Он скрывал ее от Палем до тех пор, пока не заболела наконец и она. Обоим пришлось лечиться…
Характеризуя прошлое подсудимой, помощник прокурора заявил, что оно так неприглядно и так позорно, что он спешит закрыть его «дымкой» из опасения оскорбить чье-либо нравственное чувство.
Обвинение пыталось доказать, что Ольга Палем — проститутка. В качестве доказательства была представлена фотокарточка Палем, которую покойный Довнар, совместно с своим другом детства господином Матеранским, разыскал в одном из одесских притонов. Однако затем выяснилось, к одесскому притону эта фотография не имеет никакого отношения.
Одесский полицейский пристав, вызванный в качестве свидетеля, отверг всякое предположение о подобной «карьере» госпожи Палем. Поскольку обвинение в «продажности» рассыпалось, сторона обвинения стала доказывать, что Ольга Палем — просто-напросто фривольная и «безнравственная» женщина.
И снова мимо. Да, студент Довнар вовсе не был первым мужчиной в ее жизни, но не было и тени подозрения ни в развращенности, ни во фривольном поведении. Да, она пользовалась популярностью у мужчин, но никаких существенных доказательств ее предосудительного поведения предоставлено не было.
Защитником Ольги Палем выступил легендарный адвокат Николай Карабчевский, один из выдающихся адвокатов и судебных ораторов дореволюционной России.
«Чтобы самому себе раз и навсегда отрезать пути к произвольным и пристрастным выводам, я не буду пользоваться для характеристики покойного Довнара иным материалом, кроме собственных его писем, и притом представленных к следствию его же матерью, к которой все они писаны», — заявил Карабчевский.
Таких писем было шестнадцать. Каков же в них студент Довнар?
«Желания его предусмотрительны, средства практичны, приемы осторожны и целесообразны… Он домогается перейти из Медицинской академии в Институт инженерных путей сообщения по соображениям иного, чисто карьерного свойства, которые он с пунктуальной и явственной настойчивостью излагает в письмах к матери», — отмечает Карабчевский, подчеркивая: студент Довнар — вовсе не наивный юноша, и наивно выставлять его жертвой коварной обольстительницы. Более того, она вовсе не «эксплуатировала денежные средства Довнара», как это нередко звучало в устах обвинения. Наоборот: это Довнар пользовался ее средствами!..
Палем, по словам Карабчевского, — «безалаберный комок нервов, где сплетено столько здравых и вместе столько больных комбинаций. Нет никакой возможности отделить все симпатичные, чисто женственные черты ее характера от отрицательных. Ее приходится принимать такой, какова она есть, считаться со всеми особенностями ее характера… Вокруг нее не было близких, ее некому было пожалеть. Одна, как ветер в поле… За мною сидит Палем, на мне лежит ответственность за ее судьбу».
Карабчевский поведал присяжным заседателям настоящую жизненную драму. Начал с того, что барышня выросла в условиях «довольно заскорузлой и ветхозаветной» еврейской семьи. Приняла православие, после чего с семьей ей пришлось расстаться. Старики, хоть и не проклинали свою некогда любимую Меню, но не хотели жить с вновь нареченной Ольгой. От своего крестного отца, генерал-майора Василия Попова, известного крымского богача, она получила 50 рублей и право именоваться, если не его фамилией, то, во всяком случае, его отчеством «Васильевной».
С таким легковесным «багажом» она отправилась в Одессу, там поступила в горничные, но вскоре ее уволили, поскольку выяснилось, что она белоручка, затем она работала в табачной лавочке. Спустя некоторое время
