Николай II. Бремя самодержца. Документы, письма, дневники, фотографии Государственного архива Российской Федерации - Коллектив авторов
Николай: «Только прошу, не вмешивай нашего Друга. Ответственность несу я и поэтому желаю быть свободным в своем выборе»; «Будь уверена, что я не забываю этого, но мне незачем каждую минуту набрасываться на людей направо и налево. Сдержанного, твердого замечания или жесткого ответа часто вполне достаточно, чтобы поставить того или иного на место»[54].
И еще одно из последних писем Александры Федоровны мужу в феврале 1917г.: «Как давно, уже много лет, люди говорили мне все то же: „Россия любит кнут!“. Это в их натуре – нежная любовь, а затем железная рука, карающая и направляющая. Как бы я желала влить свою волю в твои жилы!»[55] Возможно, будь рядом с Николаем II во Пскове 2 марта 1917г. сильная волей и неистово убежденная в своей правоте Аликс, она не допустила бы отречения мужа. Она свято верила в незыблемость монархии, в то, что «Бог возвел нас на престол, и мы должны твердо охранять его и неприкосновенным передать нашему сыну»[56].
Оторванность царя от реалий и событий, происходивших в конце 1916г. в столице, недооценка масштаба надвигавшихся на страну бедствий сыграли свою роковую роль. Великий князь Александр Михайлович в январе 1917г. пытался открыть глаза Николаю II. Он написал ему длинное пронзительное письмо: «Нужно помнить, что царь один править таким государством, как Россия, не может, это надо раз навсегда себе усвоить… немыслимо существующее положение, когда вся ответственность лежит на тебе, и на тебе одном; … чем дальше, тем шире становится пропасть между тобой и твоим народом. Мы присутствуем при небывалом зрелище революции сверху, а не снизу»[57]. Но все его увещевания оказались безуспешными.
Началась Февральская революция – мощные демонстрации в Петрограде, отказ местного гарнизона открыть огонь по восставшим. Председатель Государственной думы М. В. Родзянко телеграфировал в Ставку о том, что власть перешла в руки Временного комитета, который создала Дума. Встал вопрос об отречении Николая. Начальник штаба верховного главнокомандующего генерал Алексеев разослал телеграмму Родзянко всем главнокомандующим фронтами. Полученные ответы не оставляли сомнений – генералы не видели иного выхода кроме отречения царя. Среди тех, кто не сомневался в необходимости этого шага, был великий князь Николай Николаевич (младший). Он телеграфировал Николаю II: «Я как верноподданный считаю… необходимым коленопреклоненно молить Ваше императорское величество спасти Россию и Вашего наследника… Осенив себя крестным знаменем, передайте ему Ваше наследие. Другого выхода нет»[58].
Днем 2 марта 1917г. по распоряжению императора был составлен проект манифеста об отречении Николая II в пользу наследника-цесаревича Алексея при регентстве брата, великого князя Михаила Александровича. Однако затем Николай передумал. На его решение повлиял разговор с лейб-хирургом С. П. Федоровым. О содержании этого разговора стало известно из рассказа генерала А. И. Спиридовича, которому, по его словам, сообщил о нем летом 1918г. сам Федоров: «Свита волновалась: все хотели, чтобы Государь взял назад отречение. Федоров пошел к Государю, и вот, какой у них произошел разговор… На слова удивления по поводу отречения Государь сказал: „Вы знаете, Сергей Павлович, что я человек „terre-a-terre“[59] … Я, конечно, не смотрел на Распутина, как на святого, но то, что он нам предсказывал, обычно сбывалось. Он предсказывал, что если наследник проживет до 17 лет, то он совершенно выздоровеет. Правда ли это?“ Федоров ответил, что Алексей Николаевич, хотя и может прожить долго, но все же с научно-медицинской точки зрения он неизлечим. Тогда Николай стал говорить, как он будет жить с Алексеем после отречения. Федоров выразил сомнение, что новое правительство согласится на то, чтобы молодой царь оставался в семье отрекшегося императора. Скорее всего, предположил он, ему придется жить в семье регента – великого князя Михаила Александровича. Тогда, по словам Федорова, „Государь выразил крайнее удивление, что это может случиться и затем решительно заявил, что он никогда не отдаст своего сына в руки супруги великого князя[60], причем выразился о ней очень резко“. На этом разговор и кончился»[61]. В 10 часов вечера 2 марта 1917г. в Псков приехали депутаты Государственной думы В. В. Шульгин и А. И. Гучков. Николай II объявил им о своем решении отречься от престола за себя и своего сына в пользу младшего брата великого князя Михаила Александровича. Спустя месяц, уже находясь под арестом в Царском Селе, Николай на исповеди сказал настоятелю Феодоровского государева собора протоиерею Афанасию Беляеву: «И вот я один, без близкого советника, лишенный свободы, как пойманный преступник, я подписал акт отречения от престола и за себя, и за наследника сына. Я решил, что, если это нужно для блага Родины, я готов на все. Семью мне жаль!»[62]
Бремя власти, бремя самодержца для Николая II было позади. С горечью он подвел черту под эпохальным не только для него, но и всей страны, решением: «Нужно мое отречение. <…> во имя спасения России и удержания армии на фронте в спокойствии нужно решиться на этот шаг. Я согласился. … Кругом измена и трусость, и обман!»[63]
На следующий день великий князь Михаил Александрович отказался «восприять верховную власть» до решения Учредительного собрания. Это стало концом 300-летней династии Романовых.
3 марта 1917г. поезд с отрекшимся императором направился в Ставку, в Могилев. 4 марта туда из Киева приехала мать, вдовствующая императрица Мария Федоровна. Это была их последняя встреча. «Государь остался наедине с матерью в течение двух часов. Вдовствующая императрица никогда мне потом не рассказывала, о чем они говорили. Когда меня вызвали к ним, Мария Федоровна сидела и плакала навзрыд, он же стоял неподвижно, глядя себе под ноги, и, конечно, курил. Мы обнялись. Я не знал, что ему сказать. Его спокойствие свидетельствовало о том, что он твердо верил в правильность своего решения»,– вспоминал уже в эмиграции великий князь Александр Михайлович[64]. Сама императрица Мария Федоровна в письме королеве Греции Ольге Константиновне так описывала встречу с сыном в Могилеве: «Он был как настоящий мученик, склонившийся перед неотвратимым с огромным достоинством и неслыханным спокойствием. Только однажды, когда мы были одни, он не выдержал, и
