Повествование о жизни Фредерика Дугласа, американского раба, написанное им самим - Фредерик Дуглас
Ее ясный взгляд под влиянием рабства вскоре помутнел от ярости; ее нежный голос стал резким и грубым; и ангел, что проступал в ее лице, уступил место дьяволу.
Вскоре после того, как я перешел жить к Оулдам, она с удовольствием взялась учить меня алфавиту. Научив этому, она принялась обучать меня произносить слова из трех или четырех букв. Именно в этот момент мистер Оулд и выяснил, что же происходит, и сразу же запретил жене заниматься со мной, сказав ей, помимо всего прочего, что учить раба читать так же противозаконно, как и небезопасно. Дословно он сказал так: «Ниггер ничего не должен знать, кроме повиновения хозяину – делать то, что ему сказано. Обучение способно испортить лучшего ниггера в мире». Итак, сказал он, если ты учишь того ниггера (речь шла обо мне), тогда и не стоит держать его. Он уже никогда не будет рабом. Он сразу же перестанет подчиняться и ценить своего хозяина. Даже ему самому это не принесет ничего, кроме вреда. Недовольство сделает его несчастным». Эти слова глубоко запали мне в сердце, возбудив чувства, до сих пор спавшие во мне, и заставив мыслить совершенно иным образом. Для меня это было откровение, объясняющее те темные и таинственные явления, которые постигал мой юный разум, но постигал с трудом. Тут я понял то, что самого меня ставило в тупик, а именно как белый человек порабощает черного. Это было великое достижение, и я высоко ценю его. С того самого момента я начал осознавать путь от рабства к свободе. Это было именно то, чего я хотел, и случилось это неожиданно для меня. И пока я печалился мыслью, что не смогу больше полагаться на мою добрую хозяйку, бесценные наставления, которые, по чистой случайности, я получал от хозяина, радовали меня. Понимая всю тяжесть обучения без наставника, я не терял надежды и твердо решил ценой каких бы то ни было усилий научиться читать. Решительность тона, которым он говорил, стараясь внушить жене мысль о дьявольских последствиях, лишний раз убеждала меня в том, что он и сам сознавал истинность своих слов. Это еще больше уверяло меня в том, что я смогу предельно доверять результатам, которые, как он сказал, произрастут из моего обучения. То, чего он более всего опасался, я более всего желал. То, что он более всего ценил, я более всего ненавидел. То, что он считал величайшим злом, которого следует тщательно остерегаться, было для меня величайшим благом, к которому я изо всех сил стремился, а довод, который он часто приводил, противясь обучению, только побуждал меня и дальше продолжать его. Своим умением читать я обязан как резкой отповеди хозяина, так и доброй воле хозяйки. Я одинаково признателен им обоим за принесенную мне пользу.
Потребовалось немного времени, чтобы я смог заметить разницу в обращении с рабами в городе и в сельской местности. Раб, живущий в городе, почти свободен, если сравнивать его с рабом с плантации. Он намного лучше питается и одет и весьма доволен теми привилегиями, кои неизвестны последнему. В нем есть признак благопристойности, чувство стыда, во многом обуздывающие вспышки зверской жестокости, что обычно происходят на плантации. И безрассуден тот рабовладелец, кто шокирует человеколюбие своих соседей-нерабовладельцев криками истязаемого раба. Среди них мало тех, кто не боится опозориться, приписав себе репутацию жестокого хозяина; и среди всего прочего, они не хотят прослыть тем, что обделяют раба в пище. Каждый рабовладелец в городе беспокоится, чтобы о нем знали, как хорошо он кормит своих рабов; и надо воздать должное, сказав, что большинство из них не обделяют рабов в пище. Однако есть и неприятные исключения из этого правила.
Прямо напротив нас, на Филпорт-стрит, жил мистер Томас Гамильтон. У него были две рабыни. Звали их Генриетта и Мэри. Первой было около двадцати двух лет, второй же около четырнадцати; из всех искалеченных и истощенных существ, когда-либо виденных мной, эти две рабыни были самые истощенные и искалеченные.
Голова, шея и плечи Мэри были в прямом смысле покрыты ранами. Мне обычно не раз приходилось ощупывать ее голову, почти усеянную гноящимися ранами, причиненными ударами плети ее жестокой хозяйки.
Не знаю случая, чтобы когда-нибудь ее наказывал хозяин, но являюсь свидетелем жестокости миссис Гамильтон. Я старался бывать у них в доме каждый день. Хозяйка восседала на большом стуле посередине комнаты, рядом с ней лежала тяжелая плеть, и редкий час за день проходил так, чтобы не пролилась кровь у одной из этих рабынь. Нельзя было пройти мимо нее, чтобы не услышать вслед: «Пошевеливайся, ты, черная чертовка!» – и не получить удара плетью по голове или плечам, залившись кровью. При этом она добавляла: «Возьми вот то, ты, черная чертовка!» – и продолжала: «Поспеши, а не то получишь!» Вдобавок к жестоким наказаниям плетью их держали полуголодными. Они почти не знали, что значит наесться вволю. Я даже видел Мэри, когда она отчаянно боролась со свиньями за потроха, выброшенные на улицу. Так часто били и ругали ее, что звали не по имени, а просто «забитой».
Глава 7
Я прожил в семье массы Хью около семи лет. За это время я научился читать и писать. Чтобы достичь этого, я был вынужден прибегать к различным уловкам. У меня не было постоянного учителя. Моя хозяйка, которая было с удовольствием взялась учить меня, по совету и указанию мужа не только прекратила обучать, но и стала препятствовать всем, кто
