В подполье Бухенвальда - Валентин Васильевич Логунов

Тень от барака с противоположной стороны перекочевала на нашу сторону; не хотелось лишаться прощального привета осеннего солнышка, но и жалко было оставлять уютный уголок за бараком, где никто не мешал нам разговаривать по душам, без опасения быть подслушанными.

Только мы собрались уходить, как вместе с нашим штубендинстом Димой к нам подошел высокий молодой человек с круглым, свежим лицом, с веселыми черными глазами и большой щербиной между верхними зубами. Шепнув что-то Ивану Ивановичу, Дима сразу же ушел, а незнакомец, застенчиво улыбаясь, спросил:

— Ну как себя чувствуете, командиры?

— Того и тебе желаем, — ощетинился Яков. — Если бы ты, сапрофит, подошел ко мне два года назад, то, может быть, я стал бы с тобой разговаривать. Но сегодня мне почему-то твоя морда не нравится. Слишком она круглая на общем фоне, — закончил Яков хрипловатым баском.

Незнакомец не обиделся, очень спокойно сел на землю около Якова и, положив руку ему на колено, назидательно, как учитель неуспевающему ученику, начал объяснять:

— Голубчик, ты не прав. Я знаю, что сапрофит — это почти то же, что и паразит. Спасибо хоть за маленькое смягчение. Моя круглая морда мне самому не нравится, но что поделаешь, если мой кацапский организм даже из брюквы умеет извлечь все полезное. А поговорить нам следует, не считаясь с нашими симпатиями или антипатиями. Ты мне тоже меньше нравишься после того, как оставил в бане свои усы. Но все же я к тебе пришел и терплю твои грубости.

Всегда молчаливый и сдержанный, мой товарищ Иван, бесцеремонно взяв незнакомца за шиворот, поднимает его на ноги и, скосив на меня глаза, спрашивает:

— Я, наверно… провожу товарища?

— Отставить! — неожиданно властно бросает Иван Иванович, и это привычное по армии слово производит неожиданное действие. Незнакомец и Иван уже стоят по стойке «смирно», Яков убирает с лица ироническую улыбку, а я почему-то вынимаю руки из карманов.

— Садитесь, товарищи, — тихо говорит Иван Иванович и, подняв перед собой указательный палец, продолжает, упирая по-горьковски на «о»:

— Долг советского человека и мой жизненный опыт обязывают меня в какой-то мере взять на себя ответственность и за ваши судьбы. Кроме того, это моя обязанность как старшего по званию. Плен не снимает с нас наших солдатских обязанностей, поэтому прошу слушаться и… даже подчиняться. — Мы все, как по команде, встаем.

— Садитесь, садитесь. Это ни к чему. А теперь давай рассказывай.

Незнакомец усаживается около Ивана Ивановича на место, предупредительно уступленное ему Яковом, угощает всех сигаретами, причем сам оказывается некурящим, и очень задушевно говорит:

— Голубчики, вы в карантине всего шестой день, а я в лагере уже полтора года, поэтому нам следует, как у нас говорили, обменяться опытом. Меня зовут Василий. Через товарищей я примерно знаю всю вашу группу. Знаю подполковника Смирнова, знаю Якова Никифорова и даже о его очень успешных концертах в шталаге 4-Б, после которых власовские агитаторы боялись показываться в лагерь. Ведь было это, Яков Семенович?

— Гм! — удовлетворенно кашлянул в ответ Яков, по привычке проведя рукой по голой губе, где когда-то были усы.

— Знаю непримиримого беглеца Валентина, который вместе с Ивановым даже из Хемницкой, гестаповской тюрьмы сумел уйти. А удивляться этому не стоит. То есть моей осведомленности о всех вас. Война, к сожалению, кончится не завтра, а нам предстоит вместе жить. Мне кажется, что вам-то не следует разъяснять преимущество коллективного способа существования, причем в любых условиях. И вот я хотел…

В это время из-за угла барака выбежал человек в полосатой одежде, крича:

— Ребята, вы не брали белый кан (кувшин для воды)? — и, не дождавшись ответа, скрылся.

Василий мгновенно уселся на землю против Смирнова, усадив рядом с собой Ивана, образовав кружок. Потом каждому сунул в руки по несколько костяшек самодельного домино, сделанного из дощечек, с очками, нарисованными карандашом, быстро разложив на земле цепочку костей, соблюдая принятый игрой порядок, и принял вид человека, обдумывающего очередной ход.

Я пытался не выказывать своего удивления, Иван, как всегда, оставался бесстрастным, Яков откровенно хлопал глазами, выражая свое удивление, и только Иван Иванович от души смеялся.

Почти тут же подошел штубендинст Дима, посмотрел на нашу «игру» и как бы между прочим бросил:

— Кувшин-то нашелся, — и сразу же ушел.

Василий молча, ничего не объясняя, отнял у нас кости домино и сунул их в карман. Догадываюсь, что разговор о кувшине — какой-то условный разговор, какой-то пароль, а наш новый знакомый предложил пройти с ним на «экскурсию», как он выразился, «для первых впечатлений».

— Ну, чего-чего, а этих «первых впечатлений» у нас, пожалуй, уже более чем достаточно, — бурчал Яков.

Через переполненную разношерстной и разноязычной толпой улицу нашего маленького карантинного городка мы идем врозь, не теряя, однако, друг друга из вида. Этого почему-то потребовал Василий. Вместе собираемся в узком проходе между стеной одного из бараков и колючей проволокой.

— Вот садитесь и наблюдайте. Я приду через полчаса и объясню, что вам будет непонятно, — говорит Василий.

— Простите! Вы педагог? — спрашивает Иван Иванович.

— Да. Был педагогом, — и Василий уходит.

— Нет, каков гусь? — продолжает радоваться Иван Иванович.

— Это же силища, товарищи. Понимать надо!

— Простите! — очень похоже скопировал Смирнова Яков. — Мне непонятно, что вас приводит в такой восторг? Партнер забить козла в домино или его смазливая морда? Такие обычно встречаются на лубочных открытках с голубками, розами и неизменными поцелуями. Обычно она смотрит на него такими глазами, что можно подумать, что у нее в кармане уже лежит исполнительный лист на алименты, а он смотрит на нее как какой-нибудь начальник снабжения, заключивший незаконное трудовое соглашение. А где-то, в стороне, сердце! Неизвестно, кому из них принадлежит этот орган кровообращения, но обычно он бывает похожим на червонного туза и проколот стрелой, похожей на гарпун китобоя, и с конца этой стрелы…

— Не болтай, Яша. Тут, кажется, нужно как следует разобраться, — перебил Иван Иванович.

— Простите! — опять скопировал Яков, но тут неожиданно вмешался молчаливый Иван, произнеся всего одно слово:

— Конспирация!