Маргарита Смородинская - Маяковский и Брик. История великой любви в письмах

Умирание наше началось, когда отдел перевели в Главполитпросвет и заработали лито-, цинко– и типографии. Дали сначала две недели ликвидационные, потом еще две недели, а вскоре и совсем прикрыли» (Л. Брик. «Пристрастные рассказы»).

В сентябре 1920 года Маяковский и Брики после второго проведенного в Пушкино лета переехали в Водопьяный переулок, д. 3, кв. 4, на углу Мясницкой. Они получили две комнаты в коммунальной квартире, которая до уплотнения принадлежала семье Гринбергов.

C осени 1921-го года по весну 1922 года Лиля Брик жила в Риге. Там она пыталась добиться визы, чтобы выехать к матери в Англию. В то время она устраивала издательские дела Маяковского и Брика. Из Риги она присылала Льву Гринкругу, а также своим «зверикам» (так она называла Маяковского и Осипа Брика) продукты (сельдь, кофе, какао, шоколад, овсяную кашу, муку, сало, конфеты и гаванские сигары) и практичные вещи (костюмные ткани, подтяжки для носков, бритвы и резиновые чашки). Маяковский заказывал ей резиновую «таз-ванну», но Лиля не смогла ее найти. Дело в том, что Маяковский был очень мнительным и никогда не пользовался ванной в гостиничном номере, всегда устанавливал свою собственную походную. Патологическая любовь к чистоте у Маяковского появилась неспроста. Его отец умер от укола иголки. С тех пор он всегда носил с собой собственное мыло, без конца дезинфицировал руки и даже в ресторанах пил с той стороны стакана, к которой не прикасались губами.

Лиле не была свойственна супружеская верность. Даже находясь в отношениях с Маяковским и являясь женой Осипа Брика, она заводила многочисленные романы. Не было счета ее случайным связям. Во время поездки в Ригу она писала такие письма, из которых видно, что Лиля боится потерять Маяковского. Нет большего раба, чем господин. Хозяйка боялась потерять своего верноподданного. Ее страх был вызван, по всей видимости, тем, что до нее дошли слухи о любовных похождениях Владимира. О своей осведомленности она поспешила сообщить ему в письмах, а заодно и отчитать за нехорошее поведение.

Во время пребывания Лили в Риге Маяковский написал поэму «Люблю», которая отражает отношения между Маяковским и Лилей этой поры так же, как и «Флейта-позвоночник» и другие стихотворения дают представление об их связи в военные годы.

Пришла —деловито,за рыком,за ростом,взглянув,разглядела просто мальчика.Взяла,отобрала сердцеи простопошла играть —как девочка мячиком.И каждая —чудо будто видится —где дама вкопалась,а где девица.“Такого любить?Да этакий ринется!Должно, укротительница.Должно, из зверинца!”А я ликую.Нет его —ига!От радости себя не помня,скакал,индейцем свадебным прыгал,так было весело,было легко мне.

В мае 1922 года Маяковский первый раз побывал за границей. По приглашению, устроенному Лилей, он ездил туда читать свои стихи. В этом же году он несколько раз побывал в Берлине и Париже. Посмотреть города ему так и не удалось. Все время своего нахождения там Маяковский провел в гостиничном номере, играя в азартные игры. Лилю это очень раздражало, так как женщина вела совершенно другой образ жизни, прогуливаясь по городу, посещая выставки, музеи, но ничего с этим поделать она не могла – азарт был у Маяковского в крови. Он играл всегда и везде. Причем, совершенно не важно было во что играть. Главное – азарт. В крайнем случае, он мог спорить, например, на то, какой номер будет у ближайшего трамвая – четный или нечетный.

Вот что писала Лиля о том, как они проводили время в Берлине:

«Не помню, почему я оказалась в Берлине раньше Маяковского. Помню только, что очень ждала его там. Мечтала, как мы будем осматривать чудеса искусства и техники.

Поселились мы в «Курфюрстен – отеле», где потом всегда останавливался Маяковский, когда бывал в Берлине.

Сборник стихотворений, созданный под впечатлением от поездки во Францию в 1922–1924 гг.

Но посмотреть удалось мало.

У Маяковского было несколько выступлений, а остальное время… Подвернулся карточный партнер, русский, и Маяковский дни и ночи сидел в номере гостиницы и играл с ним в покер. Выходил, чтобы заказать мне цветы – корзины такого размера, что они с трудом пролезали в двери, или букеты, которые он покупал вместе с вазами, в которых они стояли в витринах цветочного магазина. Немецкая марка тогда ничего не стоила, и мы с нашими деньгами неожиданно оказались богачами.

Утром кофе пили у себя, а обедать и ужинать ходили в самый дорогой ресторан «Хорхер», изысканно поесть и угостить товарищей, которые случайно оказывались в Берлине. Маяковский платил за всех, я стеснялась этого, мне казалось, что он похож на купца или мецената. Герр Хорхер и кельнер называли его «герр Маяковски», старались всячески угодить богатому клиенту, и кельнер, не высказывая удивления, подавал ему на сладкое пять порций дыни или компота, которые дома, в сытые, конечно, времена Маяковский привык есть в неограниченном количестве. В первый раз, когда мы пришли к Хорхеру и каждый заказал себе после обеда какой-нибудь десерт, Маяковский произнес: «Их фюнф порцьон мелоне и фюнф порцьон компот. Их бин эйн руссишер дихтер, бекамт им руссишем ланд, мне меньше нельзя».

Из Берлина Маяковский ездил тогда в Париж по приглашению Дягилева. Через неделю он вернулся, и началось то же самое.

Так мы прожили два месяца».

В конце 1922 года Маяковский давал два выступления в Политехническом музее – «Что делает Берлин?» и «Что делает Париж?». Рассказывать об этих городах Маяковскому пришлось с чужих слов, так как все его впечатления сводились к впечатлениям от азартных игр. Именно тогда начался кризис в отношениях между Маяковским и Лилей Брик.

«В день выступления – конная милиция у входа в Политехнический. Маяковский пошел туда раньше, а я – к началу. Он обещал встретить меня внизу. Прихожу – его нет. Бежал от несметного количества не доставших билета, которых уже некуда ни посадить, ни даже поставить. Обо мне предупредил в контроле, но к контролю не прорваться. Кто-то как-то меня протащил.

В зале давка. Публика усаживается по два человека на одно место. Сидят в проходах на ступенях и на эстраде, свесив ноги. На эстраде – в глубине и по бокам – поставлены стулья для знакомых.

Под гром аплодисментов вышел Маяковский и начал рассказывать – с чужих слов. Сначала я слушала, недоумевая и огорчаясь. Потом стала прерывать его обидными, но, казалось мне, справедливыми замечаниями.

Я сидела, стиснутая на эстраде. Маяковский испуганно на меня косился. Комсомольцы, мальчики и девочки, тоже сидевшие на эстраде, свесив ноги, и слушавшие, боясь пропустить слово. Возмущенно и тщетно пытались остановить меня. Вот, должно быть, думали они, буржуйка, не ходила бы на Маяковского, если ни черта не понимает… Так они приблизительно и выражались.