Кэтрин Хепберн - Я. Истории из моей жизни

Как-то, вспоминая об этом, я решила просмотреть папины письма в надежде обнаружить его переписку с Шоу. Безрезультатно. Он уничтожил ее. Ему было важно подготовить пьесу и представить ее людям на языке, который они понимали. Важно было сделать мир таким, в котором бы всем лучше жилось, особенно обездоленным. Способствовать прогрессу.

Было много людей, которые упорно не соглашались с тем, к чему стремились Мама и Папа. Как я уже рассказывала, над нами потешались реакционеры, и мы почти привыкли к этому. Что бы ни предпринимали недоброжелатели, относись ко всему скептически. Улыбайся. Не слушай и не воспринимай дурное. «Доброе утро». «Благодарю вас». «Как интересно». «О, понимаю, она не слышала меня…»

Постепенно большинство встало на нашу сторону. И Мама была права, и Папа тоже, конечно. И мы, само собой, тоже были на правой стороне. Все ведь это было на благо беззащитных, угнетенных, бедных! То, за что боролись Мама и Папа, взяло верх.

Мы чувствовали, что наши родители лучшие люди на свете, и были безумно счастливы, что мы — их дети. И по сей день мы испытываем это чувство.

Часто моя сестра Пег — ныне она занимается фермерством, — заглядывая мне в глаза, спрашивает:

— Помнишь, как было с Мамой и Папой? Разве мы не были счастливы?

И мой брат Боб — врач, его переполняет гордость за них. И Дика — он драматург — тоже.

Все мы сознаем, что родились под счастливой звездой. Я вспоминаю о тех вещах, которым училась и от которых одновременно получала удовольствие.

Все виды спорта — гольф, теннис, прыжки в воду, плавание, бег, прыжки в высоту… Папа взял на себя устройство хорошего мостика и вышки для прыжков в воду на пирсе. Борьба, акробатика, гимнастика в Фенвике. Он завел обычай проводить соревнования — легкоатлетические матчи. Наша семья выиграла так много первых мест, что они могут быть показателем числа побед, которые способен одержать один человек.

Мои любимые прыжки в воду. Черт возьми, я люблю все виды спорта! Я была худенькой, очень сильной и до безрассудства бесстрашной. В Фенвике был пирс, а на пирсе вышка для прыжков. Расстояние от нее до воды, естественно, было непостоянным: оно зависело от приливов и отливов. На пирсе были перила — приблизительно в метр-полтора высоты. Чтобы лучше прыгнуть, я часто становилась на перила, спрыгивала с них на край мостика и кидалась в воду — «складным ножичком», «по-лебединому», с оборотом в полтора винта или кувырком. Прыгая с разбега, я делала оборот в полвинта; с места — задний флип или задний кувырок. Было здорово.

Все эти сложные прыжки я выполняла, разыгрывая целое представление. Однажды у нас был турнир. Моя замечательная подружка Али Барбур — я буду много рассказывать о ней в главе, посвященной Фенвику; кстати, она не была спортсменкой — выполняла «молитвенный» прыжок. Так он называется: встаешь на колени на краю вышки и падаешь вниз.

Так вот, у нас проводился турнир по прыжкам в воду, модный для того времени. Я рассчитывала стать победительницей. Сделала свои полвинта. Это едва ли не самый рискованный прыжок, какой только можно себе представить. Соскок с края вышки — выброс одной ноги вверх — прогибание спины — подведение другой ноги к первой — вытягивание носочков — вхождение в воду спиной назад к вышке. Я проделала это блестяще, как мне показалось. Али выполнила свой «молитвенный» прыжок — мило, как мне подумалось. Победу присудили Али Барбур. Можете себе представить? Мне сказали, что я развела ноги и не оттянула носочки. О, какое горе! Мои носки. Настоящий позор. Проиграть «молитвенному» прыжку! Можете себе вообразить такое?

Особое пристрастие мы с Бобом питали к гольфу. Летом мы жили в Фенвике, где имелось частное девятилуночное поле, и нам, как очень маленьким, разрешалось играть на нем в любое время, мы обычно начинали в пять. Папа был непревзойденным снайпером. Когда мне было то ли двенадцать, то ли тринадцать, Мама записала меня в Хартфордский гольф-клуб, где я занималась у одного англичанина по имени Джек Стейт. Боб был очень способный мальчик. Мы действительно многому научились. Мама, никогда не занимавшаяся спортом, не поощряла гольфа, плавания и прыжков в воду. Она верила в образование.

Той зимой мы жили в Хартфорде, и я решила брать частные уроки, вместо того чтобы ходить в Оксфордскую школу. Мне хотелось иметь возможность каждый день играть в гольф. Собственно говоря, мне вообще не хотелось нигде учиться: я имею в виду в школе. Слишком много девочек. Слишком много любопытства. Я расскажу почему.

Мой брат Том, который был старше меня на два с половиной года, только что умер при странных обстоятельствах. Я всегда восхищалась им. Мне было тогда четырнадцать лет.

В самом деле, смерть Тома осталась загадкой. Шла пасхальная неделя. Кингсвуд — хартфордская частная школа для мальчиков — закрылась на каникулы. Мы с Томом поехали в Нью-Йорк в гости к тете — Мэри Тоул. У нее был прелестный дом на Чарльтон-стрит в Вилледж. Когда-то она вместе с Мамой училась в колледже Брин Мор. С тех пор они были очень дружны. Тетя Мэри была адвокатом. В соседнем доме по Чарльтон-стрит жила Берта Рембо, судья по профессии. Они были компаньонками. Обе были очень красивы и очень удачливы. Мэри Тоул никогда не выходила замуж. Мы называли ее Тетушкой, и она была великодушна и весела. Когда мы приезжали к ней в гости, она водила нас на спектакли и знакомила с достопримечательностями большого города.

На сей раз мы ходили в театр смотреть «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура».

В сущности, я уже не могу вспомнить, чем, собственно, мы были заняты, когда вернулись домой из театра. Но одну деталь я хорошо помню, поскольку упомянула о ней, когда рассказывала потом о случившемся. Том тогда, взглянув на меня, произнес такую фразу: «Ты моя девочка, правда? Изо всех девочек на свете ты для меня любимей всех». Зачем я упомянула об этом? Правда ли это? То есть действительно ли Том произнес такие слова? Теперь я уже не знаю.

Живя у тетушки Мэри, Том обычно спал в мансарде дома, в своего рода художественном салоне. «Салон» был битком набит старым хламом и чемоданами и не имел потолка — только балки да крыша. Постелью ему служила стоявшая у стены раскладушка.

А факты таковы. На следующее утро я поднялась наверх, чтобы разбудить его. Вижу: он рядом с постелью, колени подогнуты, висит на жгуте, свитом из разорванной простыни. Жгут был привязан к балке. Он был мертв. Повесился.

Абсурд.

Находясь в состоянии немого шока, я обрезала жгут и опустила Тома на постель.

Том был мертв. Просто мертв.

Да. Я дотронулась до него. Холодный. Мертвый.