Саймон Мюррей - Легионер. Пять лет во Французском Иностранном легионе

Аппель прошел спокойно. Мы стояли возле своих постелей, готовые к тому, что на нас обрушится крыша, однако обошлось без ЧП. Сержант медленно прошелся вдоль рядов, бросая на нас угрожающие взгляды, но этим все и ограничилось. Капрал вовсю старался внушить нам, что курс молодого бойца толком еще не начался, а вот когда он начнется, аппель будет выглядеть совсем иначе.

Генеральная уборка началась. Весь день мы красили стены казармы с помощью распылителей. Известь, содержащаяся в краске, ужасно воняет, а попадая в глаза и в горло, вызывает болезненные ощущения. От холода у меня растрескались руки, и известь их еще больше разъедает. А я-то надеялся погреться здесь на солнце!

Сегодня опять целый день возились с краской, после чего надо было как следует отмыться. Здание казармы трехэтажное, но водопроводные краны и канализационная система есть только на первом этаже, а чтобы краны работали, надо таскать воду ведрами на третий этаж, откуда она поступает вниз. Каких-либо шлангов и насосов не имеется. Помывка личного состава занимает два часа. Солдаты с ведрами непрерывно карабкаются вверх по ступенькам, вода расплескивается и низвергается Ниагарским водопадом по шести лестничным маршам. Капралы ругаются и бегают взад и вперед, пытаясь навести порядок, но лишь усиливают всеобщий хаос.

Погода ухудшается, мы все время мерзнем. От краски щиплет глаза, болит горло и зудит кожа. Из-за всего этого жизнь становится тягостной. У меня проснулся волчий аппетит, и, к сожалению, у других тоже. Еды на всех явно не хватает. Согласно пророчествам Уайта, с началом инструксьон аппетит возрастет еще больше, денег не будет, и тогда-то люди предстанут в своем истинном обличье. Возобладают жадность и эгоизм, каждый будет за себя и против всех.

С сигаретами тоже плохо, хотя нам и выдают по шестнадцать пачек в месяц. Заядлые курильщики, у которых кончились деньги, рыскают по всей куартье (территории части) в поисках «бычков». Наиболее изголодавшиеся по куреву продают часы и другие личные вещи за бесценок, чтобы купить несколько пачек.

У многих расстроен кишечник. Тем, у кого он в порядке, лафа: больше еды достанется!

Капитан Прат-Марка, который представляется мне образцом французского офицера — держится спокойно и замкнуто, строго следит за дисциплиной, но справедлив, — приехал сегодня посмотреть нашу работу и посочувствовал тем, кто распыляет ядовитую краску. Я уже не могу ни говорить, ни притронуться к чему-либо. Когда моешь руки, кажется, что суешь их в огонь.

Завтра начинается курс начальной подготовки. Рота полностью укомплектована и насчитывает около сотни человек. Нас разделили на четыре взвода. 1-м взводом, в который я попал, командует лейтенант Отар (судя по тому, что здешние офицеры, похоже, почти все время под мухой, не исключено, что он из того самого знаменитого семейства).[18] Да и у него самого, с его большими встрепанными рыжими усами и грузной фигурой, тоже такой вид, будто он навеселе. К тому же создается впечатление, что он пасует перед сержантами, — одним словом, бесхарактерная личность.

Его заместитель — сержант Вольмар, очень спокойный и очень жесткий. По большей части молчит, а когда говорит, то нередко со сдержанным юмором. Улыбается обычно только глазами. Мне Вольмар нравится: в нем есть ощущение силы. При всей его жесткости он, я думаю, должен быть хорошим отцом. Он женат. Интересно, есть ли у него дети? В нем проскальзывает, как мне кажется, также что-то печальное.

Ему непосредственно подчиняется старший капрал Крепелли, итальянец. Лицо его за тринадцать лет службы в легионе стало похоже на высушенную сливу. Он худ и жилист, как моток проволоки, щеки так ввалились, что встречаются посреди рта. Форма у Крепелли всегда в идеальном порядке, он непрерывно курит, а глаза у него — как два черных окатыша. Любая кобра отдала бы свои ядовитые зубы за один такой взгляд. Он пользуется репутацией прирожденного убийцы и уступает в этом только датчанину Нильсену, сержанту 2-го взвода. Нильсен носит большую черную бороду и прозвище Шериф. По слухам, у него есть банка заспиртованных ушей, которые он своими руками срезал с арабских голов. Человек с характером, что и говорить. Крепелли же с гордостью утверждает, что за последние два года отправил в госпиталь больше тридцати новобранцев, находившихся под его началом. Он будет обучать нас рукопашному бою, и не могу сказать, что мне не терпится приступить к занятиям.

Таковы три человека, которые будут нашими непосредственными командирами в ближайшие недели. В помощь им приданы три капрала: итальянец Батиста, шумный и крикливый, немец Лоренц, чуть потише, и еще один немец Вайс, который кричит по вечерам, когда пьян, а днем молчит, борясь с похмельем.

На этой неделе великая весенняя чистка была завершена. Строевой плац фактически соорудили заново; на территории, где у нас проходят полевые занятия, вырвали все до единой травинки. Когда мы орудуем где-нибудь лопатами и кирками, а капралы стоят над нами с автоматами, то картина точь-в-точь такая, как в каком-нибудь японском лагере для военнопленных из черно-белой хроники или в исправительной колонии из голливудского кино. Мы трудились безостановочно целыми днями, прекращая работу за полночь, а в пять утра поднимались и продолжали ее.

Три дня я провел в медицинском изоляторе. Раз побывав в этом месте, никогда уже его не забудешь. Существующие там санитарные условия дают яркое представление о том, что такое «мерзость запустения» и как выглядит «земля обетованная» для бактерий. На кроватях грязные, набитые клопами матрасы, сверху накинуты одеяла, валяющиеся здесь с доисторических времен. Пищу, которую в изоляторе предлагают, есть невозможно. Меня кормили также таблетками висмута и давали запивать их настоем горечавки фиолетовой. Одно можно сказать точно: изолятор является мощным удерживающим от болезней средством.

По возвращении в казарму я был вызван во Второй отдел, где меня встретили лейтенант и два капрала, один из которых выступал в роли переводчика. Мне передали письмо от матери и сообщили, что она беспокоится обо мне, — так явствует из письма. Письмо было месячной давности, в нем мама просила меня подумать как следует, прежде чем предпринимать какие-нибудь решительные шаги. Я, вообще-то, прежде чем покинуть Англию, сказал брату, куда направляюсь, и он обещал поставить в известность всех близких после моего отъезда.

Когда письмо пришло, я, по всей вероятности, был еще в Марселе, но командование, очевидно, решило, что мне надо сначала обосноваться на новом месте, а потом уже читать письма из дому.