Евгения Гутнова - Пережитое

Как и большинство домов, наш новый дом не отапливался: центральное отопление не работало. Роскошный парадный вход с широкой лестницей был заколочен, действовал только черный, на лестницу которого выходили двери, ведшие из кухонь. Преимуществом новой квартиры по сравнению со старой, на Сивцевом Вражке, было то, что в одной из комнат стояла чугунная печка-буржуйка. Трубы от нее тянулись через две соседние комнаты в кухню, в дымоход, и, когда эта печурка вечерами топилась, тепло от нее по трубам распространялось и на эту территорию. Кроме того, имелась отапливаемая колонкой ванная комната, выходившая в нашу часть квартиры и тоже дававшая тепло. Из семи комнат две наших семьи заняли только четыре. Остальные три занимала другая семья. Со временем квартира постепенно уплотнялась все новыми жильцами, так что к началу войны, в 1941 году, в квартире проживало уже семь семейств в составе тридцати двух или тридцати трех человек.

Когда мы въехали в оставленную нам часть квартиры, одна из четырех комнат совсем не отапливалась и служила своего рода ледником для сохранения продуктов. Одну из трех остальных комнат заняло семейство Иковых, вторую (совсем маленькую, в двенадцать метров, примыкавшую к ванной) — мои родители и я, третья, большая комната — столовая, стала общей. В этой тесной квартире было по крайней мере тепло, и вечерами, при свете керосиновой лампы, все ее обитатели собирались вокруг печурки, наслаждаясь идущим от нее жаром и запасаясь теплом на долгую ночь, в течение которой, особенно зимой, квартира вымерзала.

Постепенно наша отопительная система усовершенствовалась. Дядя Володя Иков, обладавший неуемной энергией, вскоре снял буржуйку и сложил вместо нее посредине комнаты кирпичную печку с заслонкой и конфорками, на которых можно было готовить. Затем он нарушил табу комнаты-холодильника, самой большой в нашей части квартиры, и поставил там вторую кирпичную печь. После нескольких недель работы этой печки комната оттаяла, согрелась, и, сделав небольшой ремонт, наше семейство переехало в нее. В этой комнате я и прожила до 1961 года. Удлиненная, выходившая на восток, так что солнце там бывало только утром, она была вместительная и уютная.

Эта система печного отопления придавала квартире своеобразный вид: через все комнаты под потолком тянулись жестяные трубы, состоявшие из многих секций и колен. Швы на стыках между ними время от времени расходились, и из образовавшихся трещин начинал капать скопившийся там черный, жирный деготь. Он портил скатерть на обеденном столе, протекал на белые тканевые одеяла на кроватях несмываемыми черными пятнами. Чтобы избежать этих неприятностей, на стыках между трубами подвешивались консервные банки на проволочках, улавливавшие черную жижу, а жилое помещение получило дополнительное украшение в виде этих емкостей, которые периодически приходилось опустошать.

Через некоторое время стали иногда давать электрическое освещение, которое нам, детям, привыкшим к керосиновым лампам и свечам, сначала казалось чудом. В долгие зимние вечера оно позволяло предаваться новым интересным занятиям — можно было рисовать, играть в лото, а главное, читать, усевшись перед горящей печкой. Я любила эти вечера, когда мы, дети, а часто и взрослые собирались вместе, даже если каждый занимался своим делом. В них ощущалась теплота семейного уюта и покой, столь нечастый среди бурного моря тогдашней жизни.

По-прежнему было голодно, но уже не так, как в 1919 году. Все взрослые в нашей семье работали: папа — в Госплане, мама — в Комиссии по защите детей при Наркомпросе, дядя Володя — во Всекосоюзе (Центральном союзе кооперативных обществ), где состоял членом правления, тетя Соня — статистиком, тоже в Госплане. Все они получали пайки, более ценные, чем тогдашняя зарплата. Последняя исчислялась сначала миллионами, а потом и миллиардами рублей, обесценивавшихся уже в день получки. Я помню огромные листы этих купюр, составляющих миллионы и миллиарды, которые приносили домой наши работающие и которые надо было сразу же тратить (обычно у тех же спекулянтов), чтобы хоть что-то приобрести.

Пайки содержали кое-какие продукты — селедку, конфеты, иногда немного муки и крупы, но, кроме того, совсем неожиданные и не всегда нужные вещи: кастрюли, щетки, ножи и т. п. Один раз, правда, папа даже получил таким образом часы, очень хорошие, швейцарские, которые служили ему до конца жизни. Все же в нашем коллективном хозяйстве теперь было уже не так голодно. А работа дяди Володи в кооперации тоже давала некоторые преимущества в добывании продуктов из деревни.

С началом нэпа, в 1921–1922 годах, бытовые условия жизни в стране резко изменились. Частная и кооперативная торговля быстро восполнили нехватку продуктов и промышленных товаров. Появились «деликатесы», которые нам, детям, не знавшим другой пищи, кроме оладий, каши, мороженой картошки, казались чудом. Я помню, как была поражена, впервые увидев и попробовав пирожное — о существовании подобных яств я даже не знала; а каким чудом показалась мне ветчина, когда мама впервые купила для нас, детей, двести граммов этого лакомства. В течение нескольких месяцев мы знакомились со все новыми гастрономическими чудесами, долгое время казавшимися сказочными. Неведомая, мирная жизнь вступала в свои права. В нашем доме открыли парадный ход, появился дворник — Яков, тщательно убиравший двор и тротуар перед домом. А еще пару лет спустя начало работать центральное отопление и после некоторого переходного периода исчезли печки, трубы и банки на них. Стал работать телефон.

Новый, более или менее урегулированный быт постепенно сменял сумятицу времен гражданской войны. Он не был похож на старый быт «мирного», дореволюционного времени, как утверждали взрослые. Но для нас, детей, не знавших того, что было раньше, он казался прекрасным и вполне удобным. Изменился и облик нашего города: на центральных улицах весело зазвенели трамваи, появились первые маленькие автобусы, стало значительно больше автомобилей, много извозчиков, зимой с санями, летом с пролетками. Москва сделалась чище. Зимой тротуары тщательно очищались от снега, который вывозили с улиц, летом утром и вечером дворники поливали дворы из шлангов, чтобы сбить пыль, во дворе у нас стали сажать цветы, появилась скамья под высоким серебристым тополем, на которой я и товарищи и подруги моего детства провели немало счастливых часов в играх и веселой болтовне. Таковы внешние приметы нашей жизни в первые послереволюционные годы. Теперь же я вернусь к людям, в кругу которых проходило мое детство.

Наша семья была маленькая — я, мама и папа. Но, на мое счастье, все мое детство прошло в большой семье, ибо семейство Иковых состояло из пяти человек и я считала его тоже своей семьей. Прежде всего, оно дало мне друзей и товарищей и в играх, и в серьезных событиях моей жизни. Это спасло меня от одиночества и чрезмерного эгоизма, свойственного единственным детям: и радости и горести у нас были общие. И своих двоюродных братьев, о которых я уже писала, я считала родными.