Дебора Макдональд - Очень опасная женщина. Из Москвы в Лондон с любовью, ложью и коварством: биография шпионки, влюблявшей в себя гениев

Семья пребывала в состоянии шока после убийства Распутина (царица была убита горем, но некоторые говорили, что царь испытывал облегчение оттого, что избавился от него). Они не выезжали из Царского Села, черпая утешение в простых развлечениях, и не признавались самим себе в том, что в их народе зреют волнения. Несколько недель назад сэр Джордж уже пытался предупредить его величество о том, что влияние Распутина считают вредным и что ходят слухи о заговоре с целью покушения на его жизнь, но царь вежливо отказался слушать[32]. Внемлет ли он голосу разума сейчас?

Наконец его величество царь Николай II, император и самодержец всея Руси, вернулся с прогулки в парке, и сэра Джорджа вызвали к нему. Едва войдя в комнату, он понял, что пришел напрасно. Всякий раз, когда царь желал говорить с сэром Джорджем серьезно, он приглашал его в свой кабинет, где они сидели и курили. Но сегодня посла провели в зал для официальных приемов, и он увидел царя при полном параде. Это означало, что тот желает выслушать сэра Джорджа как посла Великобритании, а не как друга и советчика в политических вопросах. Царь догадался, что предвещает визит посла, и не хотел этого слушать.

Тем не менее сэр Джордж предпринял попытку. Используя все свои резервы обаяния и убеждения, он перевел разговор на политику России и попытался убедить царя назначить нового председателя совета, который будет одобрен Думой и устранит отчуждение, возникшее между правителем и его государством. Напомнив его величеству о своем предупреждении относительно Распутина, сэр Джордж сказал о тревоге, которая царит в правительстве, Думе и во всей стране. Царь ответил, что прекрасно знает о разговорах о бунте, но было бы ошибкой воспринимать их слишком серьезно.

Сделав последнюю попытку, сэр Джордж оставил доводы разума и попытался воззвать к чувствам, ссылаясь на свою давнюю преданность царю. «Если бы я увидел, что мой друг, – сказал он, – идет через лес темной ночью по тропинке, которая, как мне известно, ведет в пропасть, не было ли бы моим долгом, сэр, предупредить его о подстерегающей опасности? Разве не мой долг предостеречь ваше величество о бездне, которая находится перед вами?»[33]

Царь Николай был тронут и, когда они прощались, сердечно пожал руку посла. «Я благодарю вас, сэр Джордж», – сказал он.

Но шло время, и становилось очевидно, что перемен не последует. Приблизительно через неделю после встречи в Царском Селе один русский политик, его друг, сказал сэру Джорджу, что еще до Пасхи произойдет революция. Но не нужно тревожиться: революция будет исходить из среды политической элиты и просто заставит царя принять правильную конституцию. Такая революция предотвратит опасность революции рабочих и крестьян, которая была бы более жестокой и страшной[34].

Это предположение звучало несколько обнадеживающе. Тем не менее, когда его дочь Мериэл получила приглашение от Муры фон Бенкендорф погостить у нее в Йенделе, сэр Джордж посоветовал ей поехать.

Суббота 26 февраля 1917 г.

Странно, но поездка, целиком изменяющая всю жизнь, может начаться с незначительного шага: с легкомысленного смеха и веселого прощания – и ни малейшего предчувствия грядущего кошмара.

Мура раздвинула тяжелые портьеры в спальне и вгляделась в вечернюю тьму, приблизившись к стеклу, чтобы не мешало смотреть отражение ее собственных блестящих глаз. На земле тяжело и безмолвно лежал снег, зловеще блестя под восходящей эстонской зимней луной. Звезды не сияли, и сегодня ночью по лесу будут бегать волки. Мура вздрогнула. Это был хороший вечер для поездки, для перемен.

Сидя на коврике у очага, она радостно напевала себе под нос неотвязную цыганскую песню, которую пела для своих зачарованных гостей накануне вечером, и огонь отражался в ее золотых глазах…

Ее дыхание затуманило стекло, мешая обзору. Действительно хорошая ночь для поездки: пора отряхнуть с каблуков навевающие сон деревенские снега Йенделя и вернуться в город. Длинные рождественские праздники наконец закончились, и наступил день, на который был назначен отъезд в Петроград. Город ей нужен был как воздух, чтобы дышать. Подошел бы любой город на худой конец – в каждом из них имелась своя энергетика, – но Петроград был сама жизнь, бьющееся сердце империи, а люди были кровью этого сердца. Даже с охватившими этот город проблемами – антивоенными настроениями, Советами рабочих, которые подстрекали к бунту, дефицитом, протестами и забастовками – он все равно был дыханием жизни для Муры, и она любила ощущать ее пульс.

Она подумала о бале во дворце на Мойке и смерти Распутина. Жесткое наказание по воле царицы еще больше всколыхнет народные массы, Мура была достаточно умна, чтобы это понимать, но она не была настолько робкой, чтобы бояться последствий. Пф! – пусть бегут волки! Она умеет бегать быстрее.

Она не знала – да и никто в Йенделе не знал, что топот их ног и шум их дыхания уже стали слышны в городе.

Горничная захлопнула застежки на последнем саквояже, и Мура вышла из своего мечтательного настроения, отвернувшись от окна. Горничная сделала короткий реверанс, сняла саквояж с подставки и вышла за дверь. Чемодан уже снес вниз лакей. Снаружи послышался слабый звон колокольчиков. Мура выглянула в окно; по подъездной аллее скользили сани, а лошади стучали копытами по утрамбованному снегу. Им так же не терпелось уехать, как и Муре.

Мура бросила на себя последний взгляд в зеркало, поправила меховую шапочку и последовала за своим багажом вниз.

В тот вечер веселая болтовня и смех детей заполнили прихожую Йенделя. После торопливого ужина небольшая компания, состоявшая из детей Муры и двух ее самых близких подруг, собралась в вестибюле дома, пока готовили сани, напоследок вбирая в себя тепло и комфорт, прежде чем отважиться выйти на холод. Две молодые женщины сидели, уютно устроившись в креслах у огня, и болтали. Одной из них была Мериэл Бьюкенен – дочь посла Великобритании; у нее было вытянутое, довольно унылое лицо, но ее похожий на розовый бутон рот расплылся в улыбке при виде Муры, спускающейся по лестнице. Другая молодая женщина, Мириам Арцимович, несмотря на ее имя, родилась в Америке. Они были последними и самыми дорогими из гостей, приезжавших на праздники, и задержались, чтобы вкусить праздники до самого последнего глотка. Обе женщины были тепло одеты.

«Мои дорогииииие», – театрально пропела Мура, входя в вестибюль. Несмотря на то что по-английски она говорила лучше, чем по-русски, ей нравилось добавлять в свою речь низкие славянские ноты.

Пока женщины вставали, как будто перед ними появилась царственная особа, вокруг нее собрались дети. Павел, сын своего отца, и Таня, дочь своей матери, – и, конечно, Кира неопределенного происхождения. Мура наклонилась, чтобы расцеловать своих любимых малышей, и вмешалась Мики, чтобы навести порядок. Она была одна из немногих людей, которых Мура любила и кому полностью доверяла.