Минное поле политики - Евгений Максимович Примаков
Когда он уже был в Академии наук — а мы с ним жили в одном доме и по вечерам нередко гуляли вместе, — я много часов проговорил с этим честнейшим, прямолинейным, но несколько «зашоренным» человеком, которого уважал и любил.
Румянцев стал «внутрисистемным диссидентом», будучи шеф-редактором журнала «Проблемы мира и социализма» в Праге, организованного ЦК КПСС, но при членстве в редколлегии представителей целого ряда компартий. Этот журнал превратился в своеобразный партийный «центр инакомыслия». В журнале работала плеяда людей, которые в 1970–1980-х годах заняли ведущие позиции в международном отделе и в отделе соцстран ЦК КПСС. Их активная деятельность постепенно, хоть и не последовательно — иначе в то время и быть не могло, — помогала приближать партию к реальному пониманию действительной, а не «марксистско-книжной» обстановки в мире.
Характерно, что в этом направлении эволюционировал и секретарь ЦК Юрий Владимирович Андропов. После своего перевода с поста посла СССР в Венгрии он окружил себя одаренными людьми, в основном выходцами из журнала «Проблемы мира и социализма», составив из них группу консультантов. Один из консультантов — Н. В. Шишлин — рассказывал мне, что сначала Андропов часто раздражался, а потом практически уже не мог обходиться без откровенных и достаточно острых «внутренних» дискуссий. С Андроповым работала в то время группа таких партийных интеллектуалов, как Г. А. Арбатов, Ф. М. Бурлацкий, А. Е. Бовин, Н. В. Шишлин и другие.
Второй мой приход в ИМЭМО состоялся после того, как, будучи корреспондентом «Правды» на Ближнем Востоке, я «умудрился» защитить докторскую диссертацию, тоже по экономике. Но защите предшествовали бурные события, которые чуть ли не выбили меня из седла.
После Шестидневной войны, закончившейся полным военным разгромом Египта, мы вместе с приехавшим ко мне в Каир членом редколлегии «Правды» Игорем Беляевым опубликовали несколько статей в журнале «За рубежом», в которых осмелились сказать, что страну к этому поражению привела египетская военная буржуазия. Такая констатация выбивалась из русла антиимпериалистического накала официальной советской пропаганды. Тот же Ульяновский, который, как я писал, сыграл весьма положительную роль в моей жизни, подтолкнув к защите кандидатской диссертации, на этот раз готов был сбить с ног и меня и Беляева. К этому времени он уже стал заместителем заведующего международным отделом ЦК КПСС. Человек этот не уставал поражать. Семнадцать лет он как «враг народа» находился в тюрьме и ссылке. Работавшие с ним до его ареста ученые вспоминали, как он в 1930-х годах громил троцкистов, бухаринцев — арестовывали и таких. Но главное, что вернулся Ульяновский, сохранив весь свой догматический багаж, накопленный до того времени, когда был арестован. Прочитав наши статьи, он написал записку в секретариат ЦК с требованием строжайше наказать «отступников» от марксизма-ленинизма и партийной линии.
Статьи показали Насеру, а тот в беседе с послом СССР подчеркнул, что они отражают египетскую реальность. Посол сообщил об этом в Москву. Тучи над нашими головами рассеялись.
Приехав в отпуск в Москву, мы с Беляевым рассказали о положении дел в Египте группе, состоящей из вице-президента Академии наук П. Н. Федосеева, A. M. Румянцева, Н. Н. Иноземцева и других, которые готовили материалы к очередному пленуму ЦК. Нас настойчиво уговаривали защитить докторские диссертации на тему о внутренних противоречиях в Египте.
Перед защитой я получил предложение от Иноземцева, в то время уже назначенного директором ИМЭМО, перейти на работу к нему первым заместителем. Аналогичное предложение мне сделал Г. Арбатов — директор нового, отпочковавшегося от ИМЭМО Института США и Канады. После защиты (Беляев защитился несколько позже) я поступил на работу в ИМЭМО.
В то время и Иноземцев, и Арбатов тесно сотрудничали с генеральным секретарем ЦК Л. И. Брежневым, участвовали в подготовке материалов пленумов, съездов партии, выступлений Брежнева. Между составителями этих материалов не было единства. «Прогрессистам», отстаивавшим необходимость отойти хотя бы от самых очевидных нежизненных догм, приблизиться к реальному пониманию действительности и внутри страны, и за ее пределами, противостояла сильная группа. Характерно, что и те и другие выходили на различных людей в высшем руководстве партии и сближались с ними. Тогда уже Иноземцев, например, с воодушевлением рассказывал мне, как отреагировал М. С. Горбачев — в то время один из секретарей ЦК — на замечания некоторых членов Политбюро, потребовавших исключить из готовившейся речи генерального секретаря ссылку на необходимость дать большую хозяйственную самостоятельность колхозам.
— «Если это не пройдет, — с восторгом пересказал Иноземцев слова Горбачева, — тогда народ сам все равно решит эту задачу».
Я понимал, что дискуссии в рабочих группах идут нешуточные и что они дают определенный простор для новых идей. Но Брежнев, который, по словам Иноземцева, был настроен на серьезную реформаторскую деятельность в партии и в обществе, изменился после 1968 года — так его испугала Пражская весна. А потом к этому прибавились недомогание и старческий склероз.
ИМЭМО был центром выработки новых идей, новых подходов, нового отношения к процессам, происходящим в мире. Да и занимал он особое место среди других академических институтов гуманитарного профиля по своей близости к практике, к структурам, вырабатывавшим политическую линию.
По-настоящему ИМЭМО расцвел в те годы, когда директором стал академик Николай Николаевич Иноземцев. Нас связывали, помимо служебных, дружеские и, что особенно важно, доверительные отношения. Это был несомненно выдающийся человек — образованный, интеллигентный, смелый, прошел всю войну офицером-артиллеристом, получив целый ряд боевых наград, и в то же время легкоранимый, главным образом тогда, когда приходилось решительно отбивать атаки своих личных противников, а таких было немало — злобных, завистливых.
Сегодня, с расстояния пройденных лет, трудно даже представить себе, какие идеи приходилось нам доказывать, пробивать через сопротивление ретроградов. Ну хотя бы такой курьезный случай из практики 1970-х годов. ИМЭМО всерьез занимался долгосрочными прогнозами развития мировой экономики. Различные сценарии публиковались в нашем журнале. Один из его читателей — отставной генерал НКВД — пожаловался в ЦК на то, что во всех этих сценариях, содержащих прогнозы до 2000 года, фигурирует «еще не отправленный на историческую свалку» капиталистический мир. Нас обвинили в ревизионизме, и пришлось по этому поводу писать объяснительную записку в отдел науки ЦК.
А сколько сил ушло, например, на то, чтобы доказать не совпадавшее с выводами Сталина положение о существовании целого ряда одинаковых закономерностей в отношении производства, независимо от того, где оно развивается — в социалистическом или капиталистическом обществе. А ведь противники этого совершенно очевидного положения практически захлопывали дверь перед опытом западных стран, который можно было бы использовать в СССР.
Этот полезный для нас опыт становился содержанием записок, направляемых руководству страны. Щедро снабжал ими ИМЭМО и рабочие группы при Брежневе, а во времена Горбачева прорывался с такими записками на самый верх. Но часто это происходило поистине в карикатурных формах. Уже в годы перестройки Н. И. Рыжков, тогдашний председатель Совета министров, понимая важность преобразования подшипниковой промышленности для развития отечественного машиностроения, собрал у себя широкое совещание производственников и ученых. Мы в ИМЭМО
