А. К. Глазунов - Алиса Сигизмундовна Курцман
Музыка Чайковского привлекала его необыкновенно, и он был очень взволнован, когда узнал, что 12 октября в Мариинском театре будет поставлен «Евгений Онегин» и что автор приедет в Петербург, чтобы присутствовать на премьере.
На спектаклях юноша несколько раз видел композитора, но подойти не решался. И вдруг, уже в самом конце месяца, Балакирев сказал, что завтра у него будет Чайковский. Пусть Саша зайдет.
Когда Глазунов пришел к Балакиреву, у него собралось уже немало народу. Здесь были и Римский-Корсаков, и Стасов, и Лядов, и братья Блуменфельды, и подающий большие надежды композитор Щербачев. Молодежь ожидала гостей с нетерпением.
Чайковский не заставил ждать себя долго, и, когда он появился, все опасения, вызванные неизвестностью того, как он будет держать себя и как нужно вести себя с ним, исчезли. Что-то во всем его облике, в манере говорить и в выражении лица и глаз было такое милое и притягательное, что располагало к нему мгновенно. Знакомясь с Сашей, Петр Ильич сказал:
— Мне очень понравился ваш квартет. Я даже переписал себе из него кое-что в записную книжку. А симфонию очень хвалил Сергей Иванович Танеев, и мне давно хотелось с ней познакомиться. Может быть, вы сыграете сегодня ее?
Что могло быть приятнее такой просьбы? Саша с готовностью сел к роялю. Симфония Петру Ильичу понравилась. Он даже просил повторить некоторые части, и юноша, ободренный успехом, играл еще и еще, а потом перешел к другим вещам.
Затем его сменил за инструментом Лядов. Чайковский и Лядова похвалил, и атмосфера вечера потеплела. Даже Стасов, который вначале не верил в искренность Петра Ильича и громко ворчал на ухо Балакиреву:
— Дипломатия все, не может это ему нравиться, — был покорен, и, когда, кажется, уже вся музыка была переиграна и обо всех, даже самых щекотливых, вещах переговорено, пошли, как писал потом Стасов, «целой толпой по улице до разных углов расставания».
Саша и Анатолий вышли вместе и шли некоторое время молча.
— Никогда не думал, что встреча с ним окажется для нас таким праздником, — сказал наконец обычно очень сдержанный Лядов. И Саше показалось, что он подслушал и прочел его мысли.
— Теперь он уедет, и снова начнутся будни, — ответил он. — А может быть, мы увидимся еще?
Действительно, встреча вскоре повторилась. Она произошла у Беляева, на одной из его «пятниц». Так назывались квартетные вечера, происходившие у него по пятницам. Здесь можно было услышать произведения Гайдна, Моцарта, Бетховена и современных композиторов. В качестве исполнителей Беляев приглашал таких же, как и он, страстных любителей музыки, а сам играл партию альта. Иногда появлялись и гастролировавшие в Петербурге пианисты и скрипачи. С течением времени к квартетной музыке прибавились и квинтеты с фортепиано.
Для Саши эти беляевские «вечера» были очень полезной школой. Он не только узнавал много прекрасной музыки, но и перекладывал для квартета самые разнообразные сочинения, начиная от фуг Баха и кончая песнями Грига. Он пробовал на «пятницах» и свои камерные произведения, и не только тогда, когда они были уже закончены, но и по мере создания каждого нового раздела. Иногда сам исполнял партию виолончели.
Вечер, на котором присутствовал Чайковский, начался исполнением недавно законченного квартета Глазунова.
Произведение было разучено потихоньку от Саши в качестве сюрприза. Это была идея щедрого на выдумки Беляева, который, казалось, только и думал, какое бы еще удовольствие доставить своему любимцу.
Исполнители начали играть с воодушевлением, но в середине сбились. Худенький молодой человек с узкими черными усиками потерял остальных, несколько раз безуспешно пытался вступить и наконец голосом, полным отчаяния, закричал:
— Господа, возьмите меня с собой!
Все засмеялись, и пришлось начать сначала. После Сашиного квартета пошла программа классическая.
— Сочинения каждого автора исполняются обычно в порядке их нумерации,— объяснял Саша Чайковскому.— Вот сегодня мы будем слушать пятый квартет Бетховена, а прошлый раз слушали четвертый.
— Как хорошо, слаженно у них звучит,— похвалил Чайковский исполнителей.
— Да, теперь стало хорошо, а когда я в первый раз пришел к Митрофану Петровичу и услышал еще на лестнице их репетицию, меня охватил такой приступ смеха, что я не в силах был дернуть шнурок звонка.
По окончании концерта, уже в первом часу ночи, был устроен торжественный ужин. За столом Беляев сам рассаживал гостей, стараясь устроить их так, чтобы ближе к нему с правой стороны поместились самые старшие и дорогие для него гости. На этот раз рядом с ним оказались Стасов, Римский-Корсаков, Бородин, Чайковский, Глазунов и Лядов. Что бы Беляев ни делал — играл ли в карты, исполнял ли квартет, он всегда торопил всех. И тут, указывая места, он тоже подгонял: «Скорее садитесь, скорей!»
Как только все расселись, начались поздравительные речи. Первым поднялся Стасов. Он провозгласил тост за гостеприимного и радушного хозяина, который столько сделал для процветания русской музыки и от которого в будущем можно ожидать еще большего. Затем кто-то предложил тост за Чайковского, и тут вся присутствующая молодежь закричала «ура», захлопала в ладоши, а некоторые в знак восхищения стали даже топать ногами. Саша взглянул на Чайковского и вдруг понял, что вся эта официальная торжественность чужда ему и что он с гораздо большим удовольствием поговорил бы о музыке в какой-нибудь иной, более спокойной, интимном обстановке. Но Петр Ильич встал и в ответном слове поздравил петербургских композиторов с замечательными успехами в творчестве, а затем предложил выпить бокал за здоровье руководителя их — Николая Андреевича Римского-Корсакова. Тут тоже все закричали «ура» и захлопали, а потом пошли уже самые разнообразные тосты. И из «нашего не стареющего никогда, нашего мудрого и несравненного Стасова», и за Бородина, и за скорейшее окончание его «Князя Игоря».
В произнесении речей больше всех отличался Саша. Он говорил и о своих любимых композиторах, и об их последних произведениях. Чайковский, слушая его, удивлялся:
— Какой у Саши талант на тосты, он у вас прямо тулумбат[7] какой-то.
После ужина все снова перешли в зал, где началось представление пародии на итальянскую оперу. Римский-Корсаков сел за рояль и заиграл в басах бесконечное тремоло. На середину зала выбежал закутанный в шаль, в шляпе с пером Сигизмунд Блуменфельд и стал импровизировать длинную, слащавую арию. Ария исполнялась будто
