Рерих - Павел Федорович Беликов
Но самым главным, самым привлекательным для молодежи был духовный мир Куинджи. Выношенную в своей душе и проверенную собственной жизнью правду он пронес незапятнанной через все невзгоды. В творческой оригинальности Куинджи не было ничего деланного, наигранного. Она органически исходила из незаурядности его натуры, И эта цельность подкупала всех. Так и Николай Константинович писал в своих воспоминаниях:
«Мощный Куинджи был не только великим художником, но также был великим Учителем жизни. Его частная жизнь была необычна, уединенна, и только ближайшие его ученики знали глубину души его. Ровно в полдень он всходил на крышу дома своего, и, как только гремела полуденная крепостная пушка, тысячи птиц собирались вокруг него. Он кормил их из своих рук, этих бесчисленных друзей своих: голубей, воробьев, ворон, галок, ласточек. Казалось, все птицы столицы слетались к нему и покрывали его плечи, руки, голову. Он говорил мне: «Подойди ближе, я скажу им, чтобы они не боялись тебя». Незабываемо было зрелище этого седого, улыбающегося человека, покрытого щебечущими пташками; оно останется среди самых дорогих воспоминаний… Одна из обычных радостей Куинджи была помогать бедным так, чтобы они не знали, откуда пришло это благодеяние. Неповторима была вся его жизнь…»
В «Листах дневника» Николая Константиновича часто говорится о Куинджи. Между ним и уже зрелым Рерихом можно обнаружить много общего. Оба они оставались для современников загадкою, оба решительно закрывала посторонним доступ к своим сокровенным душевным переживаниям. Критика подчас утверждала, что каждое действие этих художников обусловливалось строго обдуманной целью. Однако попытки выявить ее, как правило, уступали место самым невероятным догадкам.
Рерих, конечно, не был наследником глубоко скрытого куинджинского «мира в себе». Учитель и ученик слишком по-разному входили в жизнь, чтобы обладать идентичным мировосприятием. Но уверенность в том, что без «мира в себе» не может быть и речи о творчестве, складывалась в Рерихе не без влияния Куинджи, и за это ученик всегда благодарил своего учителя.
Совершенно особая тема — влияние творчества Куинджи на Рериха. Репин писал об Архипе Ивановиче: «Иллюзия света была его богом, и не было художника, равного ему в достижении этого чуда живописи».
Колористические приемы Куинджи оказались своего рода откровением для его современников. Как бы по-разному их ни воспринимали, но уже то всеобщее внимание, та полемика, которые сопутствовали картинам художника, говорят сами за себя. Необыкновенно эффектная передача солнечного и лунного света, активные цветовые контрасты, композиционная декоративность полотен Куинджи ломали старые живописные принципы. В 1879 году Архип Иванович вышел из Товарищества, но окончательно с ним не порывал и сохранял дружеские отношения со многими его членами.
Колористические и декоративные особенности живописного строя Куинджи сказались в творчестве его учеников: А. Рылова, К. Богаевского, А. Борисова, В. Пурвита, К. Вроблевского, Рериха. Однако Николай Константинович не был прямым продолжателем традиций Куинджи в искусстве. Проблемы цвета и декоративности интересовали Рериха совсем с иных, чем у Куинджи, позиций. Характерным для Николая Константиновича являлось тщательное изучение древнерусской и восточной живописи, возрождение древних композиционных приемов и тесно связанное с ними применение «чистых» цветов, наконец, научно выверенное воздействие цветовых гамм на человеческую психологию.
III. В ПОИСКАХ СВОЕГО ПУТИ
Летом 1896 года Николай Константинович совершил доездку по Волге, в Крым и Киев. Часть летних каникул ушла на археологические изыскания в окрестностях Петербурга. Каждое лето молодого Рериха можно было встретить на проселочных дорогах Петербургской, Псковской или Новгородской губерний. Шагая рядом со скрипучей телегой, он не упускал случая разговориться с возницей. Начинались расспросы о старине, о дедовских обычаях, заброшенных кладбищах, захороненных кладах. Крестьянская жизнь выработала осторожность, и возница обычно неохотно отвечал:
— Никаких, барин, исстари древних вещей в нашей местности не предвидится, да и откуда о них мужику знать.
Но если удавалось разбить лед недоверия, собеседник, начав с «бабы в деревне брешут», сообщал кое-что интересное или знакомил со «знающими людьми».
Наибольшей удачей считалось напасть на хорошо сохранившийся могильник или на следы древнего городища. За пустяковую плату всегда можно было найти помощников среди деревенской молодежи. И начинались раскопки. Неиссякаемый интерес к «кладоискательству» привлекал внимание окрестных жителей. Выползали из своих углов седовласые деды, слышались советы и рассказы, в которых быль переходила в самую несусветную небылицу. Сыпались шутки и поговорки. Каждая находка вызывала оживленное обсуждение.
— Эх, и нас-то, поди, раскопают. Косточкам-то успокоиться не дадут, — сетовал дряхлый старичок.
— А это мы тебе могилу роем, ложись, дедка, тут тебя сейчас миром и отпоем, — поддразнивала его бойкая молодуха.
— Да разве так найдете? В Семкине бугры перекапывали, так с живым серебром. Наставят его на могилу, оно побежит, побежит, а где остановится, там и копали и всегда находили, — поучала пожилая женщина.
— Да что находили-то, дура-баба, разве дельное? Одну только серебряну цепочку и нашли, а то все такие же грешные косточки, — раздавалось рядом.
Но на недостаток находок нельзя было жаловаться. Через неделю или две их накапливалось достаточно. Вызволенные из тьмы небытия предметы меняли для юноши окружающую картину. В его воображении пустынная река оживлялась плывущими долблеными челнами. На крутых берегах возникали валы и тыны с насаженными на колья черепами. Тянулась по полю вереница людей. Над процессией возвышались носилки с покойником. Вслед за телом несли плахи для костра. Провожающие одеты в лучшие наряды. Некоторые мужчины вооружены заморскими мечами. Вот-вот взмеится струйками дым и вспыхнет погребальный костер, загудит протяжная поминальная песня.
И Рерих записывает: «Из-под облака все видит ворон, смотрит поверх высокого тына городка, что торчит на соседнем бугре. Светлой лентой извивается быстрая речка, один берег ровный, покрытый сочной травой и чащей; другой берег высокий, к реке спуски крутые, обвалы… В редком месте природа создает такую искусную защиту! На этом холме и поставили город… Город — место военное, в мирное время тут не живут. Видел ворон и другое! Видел, как пылал тын города, шла сеча! Грызлись и резались насмерть! Напрасно варом кипящим обливали напавшую рать; город пал! Помнил это ворон — пировал он тут сыто».
Вспоминались походы Олега и Игоря, слава Киева, возвышение Москвы, вольница Новгородская, сторожевые города Псковщины. Много веков тому назад люди этой земли отлично знали, как им следует поступать, откуда ждать врага, куда обращаться за дружеской помощью. Мало того, они обладали развитым чувством долга и достоинства, любовью к прекрасному. Где-то в глубине веков теряются корни этических и эстетических представлений, служивших компасом на ответственных поворотах истории человечества.
С такими мыслями и ощущениями покидал молодой Рерих места
