Судьба человека. С любовью к жизни - Борис Вячеславович Корчевников
– Актерская профессия чрезвычайно несвободная, она очень зависима не только от литературного материала, режиссера, от стечения обстоятельств, но и, прежде всего, от абсолютно безжалостного компонента, коим является зритель. Он отбирает у тебя право на поиск. Я пробовал в ранние годы сделать шаг влево, шаг вправо, которые, вполне возможно, были неубедительными, и в этом случае у меня нет претензий к зрителям, но они не обязаны и никогда не будут вместе с тобой в процессе поиска, потому что всего лишь потребители. Их роль – сидеть в зале и видеть тебя в таком виде, в котором привыкли. В этом феноменальная несвобода артиста.
Я хотел танцевать на сцене Большого театра, на меньшее я был не согласен, и подумал, что отучусь и после седьмого класса пойду в школу ансамбля народного танца Игоря Александровича Моисеева. Но после шестого класса увидел по телевизору спектакль Ленинградского театра эстрады и миниатюр, в котором играл Аркадий Райкин. Не могу объяснить – увидел артиста и про все забыл, закончилась, к счастью, вся история с танцами и балетом.
1 декабря 1960 года мне исполнилось 15 лет, по этому случаю я сбежал с занятий и поехал на Большую Бронную, где находился Московский дом художественной самодеятельности. Я узнал, что в этот день будет встреча с Райкиным. Приехал туда, а народу битком, пришлось стоять! Я слушал рассказ Райкина о его жизни и подумал: «Как же обратить на себя внимание? Беседа идет, на меня никто не смотрит, надо что-то придумать». Я написал записку, чтобы ведущая передала ему на сцену: «Недавно в журнале «Театральная Москва» прочитал эпиграмму на Ваш спектакль «Любовь и три апельсина». Память у меня была хорошая, и дальше я написал текст той эпиграммы: «Воскликнул зритель: “Смех и грех! Зело забавная картина – тут Райкину два апельсина, а труппе лишь один на всех», – такой подлый чеховский мальчик. Отправил эту записку и думал, как он будет сейчас выкручиваться? А эта тетка, модераторша, как сейчас говорят, прочла записочку и подумала: «Не буду я ее Райкину давать, зачем человеку настроение портить». Опять человечество обо мне ничего не узнало! Терпение мое закончилось. Я отправился на улицу ждать артиста около машины. Был снежный день, он вышел и стал очищать от снега лобовое стекло своей машины. Сказал ему, что я московский школьник, хотел бы попасть к нему на спектакль. Что-то ему стало жалко промерзшего ребенка, и он дал телефон своего номера 1211 в гостинице «Москва» – запомнил на всю жизнь. На следующий день я пришел в школу и во время большой перемены, малая меня не устраивала, зашел в учительскую. Туда вообще школьнику нельзя было зайти! И просто сказал: «Я могу позвонить?» Снимаю трубку, одним глазом смотрю на диск телефона, набираю номер, а вторым на учителей и произношу: «Это номер народного артиста РСФСР Аркадия Райкина?», – и мой первый глаз увидел вокруг немую сцена из «Ревизора». Учителя глядели друг на друга и думали, что у мальчика что-то произошло с психикой. «Меня пригласили на спектакль, я хотел бы узнать, когда я могу это сделать?» Когда учителя стали свидетелем моего разговора, я гордо покинул учительскую, мне стало уже все равно, будут ли меня спрашивать про законы Ньютона или не будут – это их проблемы, меня это мало волновало.
После девятого класса в 1961 году, когда мне исполнилось 16 лет, я получил паспорт, ушел на завод работать слесарем и в вечернюю школу рабочей молодежи. Обычные школы в то время переводили на одиннадцатилетку, я подумал: «Это что, человечество будет ждать год нашей встречи? Я не могу так подвести планету!» Думал, что отмотаю срок на заводе, получу аттестат зрелости и все – за цветами, славой, аплодисментами. Когда я поступал, меня послали везде: «Ты чего, малый? Серьезно, что ли? А с чего ты взял-то?» Но в одном месте послали особенно! В вахтанговском училище. Это был 1963 год, я окончил школу и скорее побежал на консультацию. Пришел, там сидел дядечка, он меня послушал. У меня претензий к нему никаких нет, я был чудовищен. Он написал на бумажке, которую должен был заполнить: «Нет юмора и темперамента. Все».
Я был человек упрямый, после отказа пришел на следующий год. Александр Ширвиндт тогда проводил консультацию со своими студентами и после моего представления подозвал к себе: «Я могу тебя пустить сразу на третий тур, все равно не примут». – «Почему?» – «Ты знаешь, в советском театральном репертуаре для тебя нет ролей. Есть в Москве училище театрального и циркового искусства, сходи туда. Они берут всех, кого никуда не приняли». Я сходил, меня и туда сначала не взяли. А потом через несколько лет Ширвиндт пришел в это училище педагогом и поставил выпускной номер с Ильей Олейниковым, моим самым близким другом на курсе.
В 1969 году было открытие сезона в помещении, где сейчас опять находится храм великомученицы Татьяны, а тогда это был Дом культуры гуманитарных факультетов МГУ, там располагалась эстрадная студия университета под названием «Наш дом», ею руководил Марк Розовский. Я увидел там девушку, ей был 21 год, и спросил: «Кто она?», – мне сказали, что это Злата, помощница режиссера Розовского. А я уже работал в оркестре Утесова, ел красную икру в любых количествах на Дальнем Востоке, у меня было не так много времени на встречи. Но наши отношения потом затянулись на полвека. Кстати, Леонид Осипович Утесов был свидетелем на нашей свадьбе. Он пришел на регистрацию брака, а тетка, сотрудница загса, увидела его и произнесла: «Дорогие молодожены», – в его сторону, и все сказала ему, как будто нас вообще не было. Закончила говорить, побежала к Утесову со словами: «Как вы давно у нас не были!» Обалдевший
