Александр Королев - Святослав

Впрочем, делать поспешных выводов не стоит. При всей полноте сведений сочинение «Об управлении империей» иногда поражает имеющимися в нем лакунами. Например, в трактате нет специальной главы о болгарах, отношения с которыми были столь важны для империи ромеев. Подробный рассказ о русско-византийской войне 941 года мог показаться просто ненужным – важнее было рассказать Роману II, как предотвращать нападения русов.

Обратимся к русским летописям, содержащим информацию, пусть и записанную значительно позднее, но не менее важную для нашего исследования.

Глава вторая,

В большинстве летописных сводов русская история до начала XII века включительно излагается по тексту «Повести временных лет». Но и сама «Повесть временных лет» включает в себя еще более ранние летописные своды. Специалисты спорят о числе этих сводов, о месте и времени их составления, их авторстве, о времени начала летописания на Руси вообще (одни относят его к первой половине XI века, другие – к концу X века). Несомненно, что каждый из авторов сводов, предшествующих «Повести», кроме летописей, использовал какие-то другие материалы – литературные произведения, воспоминания участников событий, народные сказания, документы из княжеских и городских архивов, сведения, заимствованные у византийских авторов. Историк XIX века К. Н. Бестужев-Рюмин справедливо отмечал, что итоговый труд – «Повесть временных лет» – «является архивом, в котором хранятся следы погибших для нас произведений первоначальной нашей литературы»{37}.

«Повесть временных лет» была написана около 1110 года. Одни исследователи считают ее автором монаха Нестора, другие доказывают, что Нестору эта честь не принадлежит. В 1116 и 1118 годах первоначальный текст «Повести» был отредактирован. Между этими двумя редакциями есть некоторые расхождения. С редакцией 1116 года можно ознакомиться по Лаврентьевской летописи (доведена до 1305 года, дошла в списке 1377 года) и по Радзивиловской летописи (конец XV века), в которые «Повесть временных лет» была введена в качестве начальной части. Редакция же 1118 года представлена в Ипатьевской летописи (XV век). Радзивиловская летопись, доведенная до 1206 года, украшена большим количеством миниатюр (617 рисунков). Эти миниатюры были перерисованы сводчиками XV века с образцов XIII века. А. В. Арциховский писал более шестидесяти лет тому назад: «Летописные миниатюры при первом впечатлении кажутся своеобразными окнами, сквозь которые можно смотреть на исчезнувший мир древней Руси, стоит только усвоить тогдашнее восприятие формы и пространства. В окнах этих перед нами мелькают изображения, преломленные и искаженные классовой идеологией. Но это не уменьшает, а увеличивает интерес миниатюр. Идеологий, собственно говоря, две. Одна из них принадлежит заказчикам, другая – мастерам»{38}. Замечание справедливое, и о нем стоит помнить, не только просматривая миниатюры, но и читая сам летописный текст. Ведь не только художники, но и составители «Повести временных лет» были людьми крайне тенденциозными и выполняли волю заказчиков (в редакциях 1116 и 1118 годов – волю киевского князя Владимира Мономаха). Сводчик, опираясь на комплекс своих политических, религиозных и житейских представлений, вносил в летопись не все известные ему события, а только подходившие к его убеждениям и требованиям заказчика, остальные же безжалостно отбрасывал. И то, что во всех дошедших до нас летописях повествование о Руси IX-XII веков ведется на основе составленной в Киевской земле «Повести временных лет», отнюдь не случайно. Как будто в других землях не было своего летописания! Нет, в XI-XII веках существовало много летописных центров.

«Промономаховская» «Повесть временных лет» и ее продолжения были распространены лишь там, где правили потомки Владимира Мономаха. Наверное, существовали летописи, отражавшие интересы не только князей и монахов, но и разных городских слоев. Но произведения этих летописных традиций не дожили до наших дней. Осталась «Повесть временных лет», которая отражает тенденциозную концепцию русской истории до XII века лишь одного города, одной княжеской семьи, концепцию, позднее устроившую и московских князей. Поэтому иногда для исследователя ценнее не то, о чем «Повесть» говорит прямо, а то, о чем она как бы «проговаривается». И уж совсем драгоценностью кажутся документы – русско-византийские договоры 907, 911, 944 и 971 годов, найденные, вероятно, в каком-то княжеском архиве, переведенные и при переписывании внесенные в уже готовый летописный текст. Эти договоры – на фоне преданий о русских князьях IX-X веков, преданий, существовавших долгое время в устной форме и записанных значительно позднее описанных в них событий (еще раз подчеркну – до конца X века летописание на Руси точно не велось), – тоже своеобразные окна в давно ушедшую эпоху.

Сухой юридический текст договора сравним с твердой почвой, на которую может встать исследователь и осмотреться. Кругом – туман преданий. Вечно на одном месте не устоишь, надо двигаться дальше, и, оттолкнувшись от надежного берега, мы вновь отправляемся в плавание по неверной воде – заканчивается изложение текста договора 944 года, и нам предстоит, продолжая читать летопись, пробираться среди смутных полулегендарных образов, пытаясь в их неясных очертаниях рассмотреть реальных людей и их деяния. Нескоро мы опять ступим на твердь – договор 971 года – итог нашего путешествия…

«Повесть временных лет» в составе Лаврентьевской летописи сообщает, что, навоевавшись с греками (так русы называли византийцев – ромеев), заключив с ними соглашение, Игорь мирно княжил в Киеве. Но тут приспела осень, время сбора дани, и князь задумал пойти на древлян, чьи поселения начинались в 25 километрах от Клева. Князь решил «взять с них еще большую дань» – поясняет летописец. Остается неясным: «большую» в сравнении с чем? С той, которую князь брал в предыдущие годы? Или он, уже посетив в этом году несчастных соседей, решил повторить поход, с большей для себя пользой?

Далее летописный рассказ начинается как бы заново: «В тот год сказала дружина Игорю: „Отроки Свенельда разоделись оружием и одеждой, а мы наги. Пойдем, князь, с нами заданью, да и ты добудешь, и мы“». Нам неясно пока, кто такой этот Свенельд – в предшествующем летописном изложении о нем нет ни слова – и почему его дружинники одеты лучше дружинников Игоря. Но продолжаем далее, по тексту: «И послушал их Игорь, пошел к древлянам за данью, и прибавил к прежней дани новую (какую по счету? – А. К.), и творили насилие над ними мужи его. Взяв дань, пошел он в свой город. Возвращаясь же назад, поразмыслив, сказал он своей дружине: „Идите с данью домой, а я возвращусь и пособираю еще“. И отпустил дружину свою домой, а сам с малою частью дружины вернулся, желая большего богатства. (Куда больше?! Мы уже со счета сбились. – А. К.) Древляне же, услышав, что идет снова, держали совет с князем своим Малом: „Если повадится волк к овцам, то выносит все стадо, пока не убьют его. Так и этот: если не убьем его, то всех нас погубит“. И послали к нему, говоря: „Зачем снова идешь? Забрал уже всю дань“. И не послушал их Игорь. И древляне, выйдя из города Искоростеня, убили Игоря и дружину его, так как было их мало. И погребен был Игорь, и есть могила его у Искоростеня в Деревской земле и до сего дня. Ольга же была в Киеве с сыном своим, ребенком Святославом, и кормилец его был Асмуд, а воевода Свенельд – отец Мстиши».

Ну вот, наконец, мы кое-что узнали о Свенельде. Правда, его присутствие здесь как бы «лишнее». Есть Ольга, ее сын «ребенок» Святослав, его кормилец Асмуд. При чем тут воевода Свенельд, который не имеет к Святославу никакого отношения, и тем более его сын Мстиша? Летописец пытается пояснить читателям, кем был упоминаемый выше Свенельд, и искусственно вставляет его имя в текст. Литературный прием!

В «Истории» византийского автора второй половины X века Льва Диакона, младшего современника событий, обстоятельства гибели Игоря описаны отлично от русской летописи. По версии Льва, Игорь, «отправившись в поход на германцев, был взят ими в плен, привязан к стволам деревьев и разорван надвое»{39}. Упоминание о германцах загадочно. Исследователи считают вероятным, что Лев Диакон или писец, из произведений которого хронист взял этот рассказ, «со слухов приняли форму Βερβιανοι (так называет древлян Константин Багрянородный) за Γερμανοι, – но возможно, историк хотел здесь средствами традиционной книжности подчеркнуть, что это племя живет на западе Руси… Лев Диакон счел нужным как-то маркировать эту обособленность древлян и связал ее с их местоположением на западе русской земли»{40}. Наша летопись не знает жутких подробностей смерти Игоря. Но не являются ли косвенным намеком на них слова, которые летописец приписывает древлянским послам, брошенным в яму по приказанию мстившей за мужа Ольги, где их и засыпали живьем: «Пуще нам Игоревой смерти»? Здесь как будто подразумевается какая-то особо жестокая смерть. На этом основании историки делают вывод, что летописцу было знакомо предание, которое изложил Лев Диакон, возможно, действительно перепутавший древлян с германцами{41}. Выходит, что рассказ «Истории» не только не противоречит, но даже подтверждает повествование летописи{42}. Еще в XX веке хуторяне Игоревки, расположенной в семи-восьми километрах от города Коростеня (Искоростеня), рассказывали, что Игоря с дружиной «гнали ночью. Те в Киев ускакать хотели, да их в болото загнали. Кони в трясине увязли. Тут их в плен и взяли». А затем показывали «то самое место – его из рода в род все знают»{43}. Деталь интересная, если, конечно, здесь не возникла путаница с событиями августа 1146 года, когда киевский князь Игорь Ольгович потерпел поражение в сражении с переяславским князем Изяславом Мстиславичем и был пойман в болоте…