Юрий Герт - Эллины и иудеи

Давайте поклянемся, что наш народ не пройдет. От каждого из нас — старика и юноши, мужчины и женщины — зависит, останется наш народ или исчезнет. Мы не можем уповать только на клятвы. Мы не можем ждать милостей от других. Будущее нашего народа в наших руках.

...Ни для кого не секрет: на просторах нашей родины чудесной все чаще звучат знакомые голоса, призывающие к расправе и даже резне. "Бей жидов — спасай Россию!" Не будем делать вид, будто мы их не слышим, будто сии призывы к нам не относятся.

Относятся. Боевики "Памяти" и сочувствующие им ищут козла отпущения. Мракобесам всех времен нужны были виновники. Нужны они кое-кому и сегодня. На роль идеальных виновников они выбрали нас. Но мы ее играть не намерены. Нигде!.. И никогда!..

Сквозь оголтелый вой антисемитов всех стран, сквозь крики хулы я слышу голос нашего праотца Авраама:

— Иди и не бойся!

И я говорю себе, всем вместе и каждому в отдельности:

— Иди и не бойся!

Я говорю своему прекрасному, своему проклятому, своему бессмертному народу: — Иди и не бойся!"

"Мы, группа народных депутатов СССР, выражаем свое беспокойство в связи с усиливающейся волной антисемитских выступлений, открытых призывов к насилию, которые могут привести к непоправимым последствиям.

Трагические события в Нагорном Карабахе, кровопролития в Сумгаите и Тбилиси вызывают в наших сердцах протест, чувство горечи и сострадания жертвам, тревогу за судьбу перестройки. Любые формы национального насилия, включая антисемитизм, угрожают обществу в целом. Необходимо прекратить натравливание одного народа на другой.

Как никогда актуально звучат сегодня слова подписанной Лениным Декларации СНК от 26 июля 1918 года о том, что "всякая травля какой бы то ни было нации недопустима, преступна, позорна..." Ее предписание — "принять решительные меры к пресечению в корне антисемитского движения".

Мы предлагаем создать из независимых депутатов при Верховном Совете СССР комиссию по борьбе с антисемитизмом и оказанию содействия евреям СССР а реализации их национальных прав".

Под Обращениям подписалось более двухсот народных депутатов СССР, в том числе — Ельцин, Афанасьев, Аверинцев, Карякин, Заславская, Щедрин, Гранин, Католикос всех армян Вазген I, грузинские и молдавские писатели, литовская делегация, руководитель интерфронта Эстонии...

Обращение, подписанное в дни 1-го Съезда народных депутатов СССР, было адресовано Горбачеву.

И осталось без ответа.

Григорий Канович, один из организаторов этого Обращения, народный депутат СССР, спустя некоторое время писал:

"Семнадцать дней длился съезд, и четырнадцать из них я, как и другие подписанты, ждал ответа. Но ни Михаил Сергеевич, которому я направил депутатский запрос, ни Анатолий Павлович, который докладывал съезду о всех поступающих документах, и словом не обмолвились.

Правда, однажды мне домой принесли конверт с кремлевским грифом. Я было обрадовался: вот он, отклик на наше обращение. Но радость моя была преждевременной. Председатель комиссии по национальной политике Г.Таразевич прислал мне письмо, касающееся — кого-бы вы думали? — крымских татар, ибо моя подпись стояла и под обращением об их судьбе.

Я, разумеется, не враг крымским татарам, я желаю им исполнения всех их чаяний и прежде всего их сокровенной мечты о возвращении на свою историческую родину, но мне все же хочется спросить товарища Горбачева и товарища Таразевича: чем мы, евреи, хуже?

Неужели ответом на наши печали, на нашу тревогу, на наши законные требования снова будет надменное державное молчание?..

Г.Канович, "Еврейская ромашка". Вильнюс.

"Комсомольская правда,5 октября 1989 года.

"Державное молчание..." Не "державное" - просто молчание, вакуум, пустота сгущались вокруг меня, если только вообразить, что молчание и вакуум могут сгущаться... Я чувствовал это физически. Оно сделалось для меня во многом привычным. Полтора года назад я ушел из журнала, перестал бывать в Союзе писателей — стойкое, ледяное молчание "той" стороны воспринималось как естественное. Но все отчетливей слышалось мне молчание и другого рода...

Как-то, привычно делясь новостями с Р., близким другом нашей семьи на протяжении многих лет, я упомянул об учреждающемся в Алма-Ате Еврейском культурном центре и спросил, не придавая никакого особого значения своему вопросу:

— Вы придете?

— Нет, — сказала она, — это меня не интересует. — В голосе Р., всегда очень громком и отчетливом, звучало раздражение. — А вы?

— Мы думаем сходить, — ответил я, опять-таки не придавая особого значения своим словам. — Все-таки впервые... Надо посмотреть, что это такое.

— А мне это не интересно! — взорвалась Р., да так, что телефонный провод, показалось мне, взвился и затрепетал у меня в руке. — Меня это не ин-те-ре-су-ет!.. Совершенно не ин-те-ре-су-ет! И не уговаривайте меня! Вас это интересует, а меня — нет!..

Я был порядком ошарашен этой телеистерикой.

— Да я и не думаю вас уговаривать, — Пробормотал я. — Нет— и нет...

— Я пишу по-русски, я думаю по-русски, еврейское — это не мое, вы поймите, меня это не тянет, а подделываться под кого-то я не хочу! Не же-ла-ю!..

— И прекрасно, — сказал я, ощущая, как сам понемногу начинаю заражаться ее раздражением. — Самое главное — каждому оставаться самим собой.

Мы закончили почти на миролюбивой ноте.

Потом случилось еще два-три таких же взрывчатых, без прямого повода, разговора... И между нами, до того ни в чем — так мне верилось — не фальшивившими друг с другом, возникла трещинка... Мне это было неприятно. Мало того — горько. Думаю — и Р. тоже. Она по-прежнему не фальшивила. Так же, как и я.

Р. во многих отношениях человек замечательный, чтобы понять ее, я снова и снова раздумывал над ее драматической судьбой. О ней самой, о ее семье можно бы написать роман, сюжет которого мне представился однажды до мельчайших подробностей. Сюжет, где нет никакой выдумки, никаких завитков "художественного воображения", сюжет-скелет, сюжет-конструкция, несущая часть строения, именуемого жизнью...Вот он:

Ее отец — уроженец еврейского местечка на Украине, до революции — чернорабочий, слесарь, солдат на германском фронте. Вступает в партию большевиков в мае 1917-го, во время гражданской войны — красноармеец, красный партизан, политкомиссар. Затем — на партийной и хозяйственной работе, вплоть до начала ежовщины, в 1937 году — арест, лагерь, смерть. Жена его тоже проходит через лагеря. И сама Р., в ту пору студентка литинститута, подвергается аресту, первоначальный приговор — расстрел — заменяется на срок в 25 лет. Здесь, в лагере, у нее происходит встреча...