Нуэль Эммонс - Чарльз Мэнсон: подлинная история жизни, рассказанная им самим

Когда Лин, Кэти и Сэди отвезли в Лос-Анджелес, Сэди задержали как подозреваемую по делу Хинмэна. Кэти и Лин выпустили, и Кэти смылась из штата. Лин и Сэнди, которую освободили раньше, приехали в Индепенденс и сняли там квартиру. Они стали моими ушами и глазами. Хотя я был заперт в тюрьме в шести-семи часах езды от Лос-Анджелеса, у меня были Лин и Сэнди, носившиеся по шоссе и сидевшие на телефоне. От девушек я каждый день узнавал, кто что кому сказал. И с каждым их докладом я понимал, что Чарльз Мэнсон увязает все глубже и глубже.

Где-то в начале декабря меня перевезли в Лос-Анджелес и официально обвинили в убийствах Тейт — Ла Бьянка, возложив всю ответственность за преступления на меня одного. Похоже, Сэди проболталась парочке своих подружек по камере. Стремясь добиться неприкосновенности, Сэди нанесла последний удар. Вместе со своим адвокатом она преподнесла окружному прокурору собственную версию событий. Спустя несколько дней через адвоката и каких-то писак Сэди продала газетам историю под названием «Две ночи убийств», чтобы о случившемся стало известно всему миру. Los Angeles Times начала публиковать историю Сэди с 14 декабря 1969 года, остальные издания быстро подхватили тему. Эта девушка увлекалась наркотиками, пожалуй, больше, чем кто-либо еще из нашего круга. Она была рекордсменкой по закатыванию сцен. От ее ножа жертвам досталось больше всего. У нее было самое извращенное воображение, и именно ей, как никому из нас, хотелось привлечь к себе внимание. И вот эта Сэди выставила меня любовником, магом-композитором, дьяволом, гуру, Иисусом и человеком, приказавшим ей и другим ребятам идти убивать. Сэди дала прессе хорошую затравку — печатные издания без удержу фантазировали на тему смерти и извращений. Если бы я не был тем самым парнем, о ком писали газеты, я бы смеялся над каждым их словом, но в том месте, где я находился, было не до смеха. И все же какие-то статьи были настолько нелепыми, что откровенно забавляли меня.

Я был недоделанным ничтожеством, с трудом умевшим читать и писать; за свою жизнь я не прочел целиком ни одной книжки и не знал ничего другого, кроме тюрем; я не сумел удержать своих жен, был паршивым сутенером, незадачливым вором, попадавшимся каждый раз, не слишком талантливым для покорения рынка музыкантом; я не знал, что делать с деньгами, даже когда они у меня водились, и не переносил все, что было связано с семейной жизнью. В течение недели после появления истории Сэди на страницах газет я превратился в наделенного харизмой вождя культа, обзаведшегося семьей, в какого-то гения, способного заставлять людей делать все, что бы я им ни сказал. Черт, да если бы я и впрямь умел делать хоть что-нибудь из того, что мне приписывали, я бы уже давно сидел на вилле, как у Херста, со стереоприемником в каждой комнате, слушая свои платиновые альбомы.

Публика уверовала в историю Сэди, так что остальные ребята, причастные к убийствам, могли этим воспользоваться, чтобы спастись от правосудия или преуменьшить свое участие в преступлениях. Окружной прокурор ухватился за тошнотворные россказни Сэди, извлек выгоду из широкой огласки дела и на суде стоял на своем. К моменту моего первого появления в суде миф о Чарльзе Мэнсоне уже пустил корни и беспрепятственно расползался по всему миру.

Прочитав или услышав от кого-нибудь в очередной раз, кем меня выставляют, я сначала удивлялся у себя в камере строгого режима: «Вот это да, неужели я и вправду такой, как говорят?» Но чем больше я читал и слышал о себе, тем сильнее на меня это действовало — прошло совсем немного времени, и я наполовину поверил в распространяемую про меня чушь. Наполовину веря этому бреду и одновременно сознавая, что на самом деле я был никем, девушки — не без моей помощи — продолжали подпитывать родившийся миф, пока в конце концов у меня не пошла кругом голова и я перестал понимать, каким мне нужно быть.

На самом деле новые штрихи к дутому мифу начали добавляться после моего неудачного свидания с Лин и Сэнди. Девчонки пришли навестить меня, а я почувствовал, что это по вине ребят и судьбы-злодейки я оказался в тюрьме. Во время свидания Лин и Сэнди в полной мере ощутили на себе мою ожесточенность. «Видите, чем все закончилось? Еще несколько месяцев назад я сказал всем вам, что вы заведете меня прямиком в тюрьму. Я знал, что нужно собирать вещи и уезжать. Но ведь вы сказали: «Нет, пожалуйста, останься, Чарли, мы обо всем позаботимся, мы не допустим, чтобы ты снова попал в тюрьму». Ну, вот, я в тюрьме, и у меня неприятности хуже некуда. И что теперь?» — выговаривал я девушкам.

Они расплакались и стали искать разные причины, по которым я мог бы остаться на свободе. «Чарли, — рассуждала Лин, — ты же не был в тех домах, где произошли убийства. Они будут вынуждены отпустить тебя. Мы расскажем всему миру о том, какой ты хороший, о твоей любви. Мы заставим их понять, что ты не виноват».

Когда мы попрощались, ни у кого из нас не было никаких представлений о том, каким образом девушки могут рассказать обо мне целому свету. Но Лин, эта малышка, всегда державшаяся в тени, единственное существо, редко обращавшее на себя внимание, устроила мероприятие, которое, по ее замыслу, должно было принести мне какую-то пользу. Вместе с еще несколькими ребятами Лин начала дежурить на углу улицы по соседству с тюрьмой. Они не особо стеснялись в словах и поступках, и все, что они делали, укрепляло небылицы о той власти, которой я обладал над своими последователями. Но не я отправил ребят на тот угол, не по моему желанию они торчали на улице. Вся затея держалась на силе и преданности Лин. Чем дольше ребята стояли рядом с тюрьмой, тем больше огласки получали наше дело и судебные слушания. Такая мощная реклама привлекала все больше желающих примкнуть к «семье Мэнсона».

Когда девчонки вышли на улицу первый раз, наверное, я ощутил что-то вроде гордости. Раньше, когда я оказывался за решеткой, все, кого я знал или от кого зависел, испарялись еще до того, как успевали высохнуть чернила, которыми был выведен мой тюремный номер, включая жену и другую девушку, от которой у меня был ребенок. Так что когда стайка девушек стала жить на улице, чтобы доказать мою невиновность и свою любовь и верность мне, это был крутой поворот по сравнению со всеми прежними моими попаданиями в тюрьму. Несколько бульварных газет взяли у девочек интервью и опубликовали статьи, откуда следовало, что мы не были такими уж жестокими и хладнокровными, какими нас изобразила серьезная пресса. Не забывайте, что это были шестидесятые, и когда меня называли революционером-мучеником, я думал: «Ты гляди, наверное, в этом все-таки что-то есть — в этой харизме, любви и волшебном путешествии, о которых плела Сэди. Теперь если эта сучка просто заберет назад свои слова насчет того, что «Чарли нас подбил», эти люди не смогут обвинить меня ни в одном убийстве».