Виктор Кузнецов - Сергей Есенин. Казнь после убийства

Шел я к атаману Семенову два с половиной года… Где я только не побывал, кого не повидал, об этом можно рассказывать не один вечер. Наконец, прибыл я в Монголию в ставку атамана Семенова аккурат на Ивана Купалу. Старший отряда, с которым я прибыл из красной России, доложил ему, что привел с собой преданного белого офицера, который, мол, желает бороться против красных и очистить матушку-Русь от всякой нечисти. Семенов лично вызвал меня. Когда он начал детально опрашивать меня по Питеру и по Москве о моей работе, я стал путаться. Появились неточности в ответах, и это насторожило атамана. Короче, через десять дней он вызвал меня к себе и после некоторых уточнений моих ответов заявил: «Я понял, что ты красный перебежчик и прибыл ко мне с целью шпионить. Я даю тебе шанс как бывшему белому офицеру честно перейти на мою сторону и передавать в центр дезу. Или ты согласен, или прощальная прогулка в степь». Выхода у меня не было, если бы я даже сумел вернуться в Россию, то там за Есенина меня бы все равно шлепнули. Я согласился. С тех пор я начал работать двойным агентом: гнал в Москву дезу, предоставляемую мне Семеновым. По его приказу я был оставлен при штабе, так для него было надежнее: за мной постоянно следили.

Шло время… Уже канули в Лету Дзержинский, Менжинский, Фрунзе, Троцкий, Блюмкин, Ягода, Ежов… Начали мне приходить шифровки — срочно вернуться. Но я уже хорошо знал: кто возвращался, те уходили в небытие, и я всячески отговаривался, ссылаясь на то, что я — человек, приближенный к атаману, что мой отъезд вызовет его подозрения, и, как следствие, неминуем провал. Мы потеряем глаза и уши в стане врага. Меня на время оставляли в покое, потом опять вызывали, и я снова отговаривался ехать на убой. Потом началась Великая Отечественная, и про меня вообще забыли. Я посылал дезу, но на нее редко отвечали, а иногда и невпопад. Я начал догадываться, что мне не доверяют. В мае 45-го кончилась война с Германией, а в августе Красная Армия вошла в Монголию и Китай. Мне надели на белые ручки наручники и дали на полную катушку 25 лет за измену Родине и добровольную работу в разведке противника. В этих краях я отсидел от звонка до звонка, ехать некуда, здесь и остался».

Вот и весь рассказ-исповедь моего случайного собеседника. Естественно, я ему не поверил, мало ли что взбредет в голову старому больному человеку по пьянке.

Прочитав в вашем журнале, что Есенин умер не своей смертью, что против этой привычной, со школы усвоенной официальной версии есть доказательные возражения и что в этой трагической истории замешан Яков Блюмкин, я вспомнил тот самый памятный для меня вечер в баньке и странное откровение моего случайного собеседника. Где-то глубоко в подсознании два десятка лет его рассказ как бы жил во мне, но в то же время для сознания, осмысления он был похоронен. Публикация в «ЧиП» е всколыхнула уснувшую память, и рассказ как бы проявился из забытья. Я начал свое собственное расследование. Обратился к местным жителям, чтобы они помогли мне найти этого человека, если он еще жив, или хотя бы узнать его фамилию. Надежда была: в первые годы строительства БАМа соответствующие органы информировали нас о контингенте населения поселка Ургал. Нам было известно, что 80 % населения сидело в лагерях, причем в поселке остались и те, кто когда-то сидел, и те, кто их охранял. Все они все друг о друге знают, но, наученные горьким опытом, ничего о пропитом не говорят. Это неудивительно: ведь многие сидели именно за длинный язык. И все-таки тайком друг от друга кое-кто из местных старожилов назвал фамилию этого человечка, видимо, не я один слышал эту историю. Это Леонтьев Николай Леонидович, примерно 1899–1901 года рождения, окончил Петербургский кадетский корпус, меньшевик, какое-то время состоял в охране Троцкого, правая рука Блюмкина, сотрудник ЧК, ГПУ, ОГПУ в Москве и Петрограде, позже состоял в штате разведки и контрразведки атамана Семенова, осужден за измену Родине и работу на иностранную разведку, мог сидеть в Магаданлаге, Хаблаге, АмурБамлаге и Бурлаге. Я обращался в местные органы ФСБ с просьбой поднять архивы и дать мне возможность прочитать личное дело Н.Л.Леонтьева. Мне отказали. Его давно уже нет в живых, и тайна ушла с ним в могилу.

Мне 52 года, не знаю, сколько мне еще осталось жить. Время сейчас такое — нет ни в чем уверенности. Вот я и решил рассказать то, что давно знал. В последнее время стал как-то мучиться этим своим знанием…

«Чудеса и приключения» (2000, № 6).

Запись В. Г. Титаренко.

Глава 19. Комментарий к 18-й главе

Московский популярный журнал «Чудеса и приключения» («ЧиП») не раз обращался к теме загадочной гибели Сергея Есенина. Печатались здесь и статьи, доказывающие факт убийства великого русского поэта. Одна из таких публикаций всколыхнула память майора запаса Виктора Титаренко, слышавшего более 20 лет назад жутковатое хмельное откровение старого и больного человека, который неожиданно признался:«.. вот этой самой рукой я лично застрелил Сергея Есенина!». И затем недавний «выпускник» ГУЛАГа рассказал душеледенящую историю, произошедшую в конце декабря 1925 года в печально известной гостинице «Англетер».

Исповедь показалась тогда офицеру бредом сумасшедшего — настолько она расходилась с хрестоматийными представлениями.

Наступили иные времена. Многое из тайного прошлого стало явным — вот и решился 52-летний Титаренко поведать о давно услышанном. Запись воспоминаний преступника получилась ошеломляющей.

Если бы в какой-либо другой стране появилась сенсация, раскрывающая тайну гибели национального любимца, средства массовой информации захлебнулись бы от комментариев и разрисовали бы злодея от пяток до макушки. Ничего подобного в наших палестинах не случилось. Как говаривал Надсон: «Кричи, буди, никто не отзовется. //Уныние, бессилие кругом». (- Исповедь негодяя поддается проверке, в том числе и I документальной.

Зверски оборвали жизнь замечательного лирика два нелюдя. Одного из них, чекиста-террориста Якова Григорьевича Блюмкина (1900–1929), международного разбойника, мастера «мокрых дел», давно подозревали в изуверстве. И вот — потрясающее подтверждение из первых рук. Правда, существуют мнения лиц, близких к профессиональным владельцам секретов, что в дни есенинской трагедии Блюмкина в СССР не было. Лукавят господа. За день до вынесения приговора троцкистскому холую он сам писал в «Краткой автобиографии»: «Год (1925–1926) я работал в Наркомторге, в это время он организовывал сеть осведомителей в создаваемом тогда профсоюзе совторгслужащих.

Блюмкин вращался в кругу московской литературной богемы, сам пописывал и публиковал плохонькие стишки. На раннем этапе знакомства Есенин видел в нем воплощение «безумства храбрых», дарил ему свои книжки (автографы известны). Позже между ними наступило резкое охлаждение, доходившее до чуть ли не смертельных конфликтов.