Самуил Зархий - Наркомпуть Ф. Дзержинский

Народный комиссар протянул Благонравову телеграмму. Тот пробежал ее глазами и сочувственно кивнул головой.

— Теперь мне приходится краснеть, как вы выражаетесь, «пост фактум», — с досадой проронил Дзержинский. Вот что я написал в Совнарком.

На оборотной стороне старого бланка со штампом «Председатель ВЧК» Благонравов прочитал несколько строк, написанных от руки:

«…При открытии Семиреченской дороги без согласования со мной назвали ее Дзержинской или Дзержинского.

Я по телеграфу категорически возражал — они ответили, что это решено на многотысячных собраниях и отменить нельзя».

— Да, теперь ничего не поделаешь, — беспомощно развел руками Благонравов.

— Как это «ничего не поделаешь»? — рассердился Дзержинский. — Вы председатель правления строительства Семиреченской и извольте исправить глупость, допущенную на дороге.

— Феликс Эдмундович! Если туркестанцы не могут, то как я лично могу отменить решение многотысячных собраний?

— Отменить, конечно, нельзя. Начнутся разные кривотолки. За границей белогвардейцы могут подхватить, выдумать всякие небылицы. А вот так, тихонько, как говорят железнодорожники, «спустить это дело на тормозах» вполне возможно. Непонятно? Ну, скажем, на бланках вашего правления дорогу по-прежнему именуйте Семиреченской без всякого добавления. Намекните начальнику дороги, такова моя просьба и старое название по инерции останется, а новое почему-то не привьется. И все.

— Это другое дело, — улыбнулся Благонравов, — так можно. Кстати говоря, Феликс Эдмундович, туркестанцы слишком поспешили объявить об открытии дороги, не согласовав с НКПС. Мы бы этого не разрешили. Фактически сооружение линии Аулие-Ата — Пишпек еще далеко, далеко не закончено. Только рельсы уложены. Нефтеснабжение не организовано. Водокачек нет. На новых станциях паровоз берет воду насосом. Казарм для жилья путейцев нет. Нужны новые и немалые ассигнования. Начальник отдела пути уже написал пояснительную записку к дополнительной смете. Я просил бы вас рассмотреть ее.

— Вместе рассмотрим, только не сегодня, — остановил нарком Благонравова, который хотел достать документы из своей папки. — Вообще говоря, можно не сомневаться, что Совет Труда и Обороны выделит нам и средства и материалы. Уж очень это заманчивое дело — доставлять из Семиречья дешевый хлеб Туркестану и тем самым в огромной степени расширить посевные площади хлопка… А хлопок в Туркестане — это источник благосостояния местного крестьянства.

— По нашим подсчетам, — добавил Благонравов, — через пару лет можно будет полностью отказаться от ввоза хлопка из-за границы.

— Несомненно, — подтвердил нарком. — И после небольшой паузы добавил: — Я думаю не только об этом, хочется заглянуть в будущее. Борисов рассказывал, в архивах царского министерства путей сообщения похоронен проект строительства железной дороги от Туркестана до Сибири. Мне очень по душе эта идея. Я убежден, — проникновенно сказал он, — то, что было не по плечу царской России, окажется по плечу России Советской.

Дзержинский обернулся к стене, где за его спиной висела карта железных дорог, мгновенно отыскал нанесенную пунктиром Семиреченскую дорогу и ее конечный пункт — станцию Пишпек.

— Придет время и мы отсюда повернем на север. — Эти слова Дзержинский сопроводил быстрым движением указательного пальца по карте. — Мы пересечем безлюдную степь, пробьемся через горные хребты и с юга откроем ворота в Сибирь — страну огромных возможностей, страну будущего…

От плохого настроения, навеянного бестактностью руководителей Семиреченской дороги, не осталось и следа.

В то январское утро 1924 года ближайшие помощники Дзержинского по НКПС — Межлаук, Халатов, Благонравов и Зимин — с нетерпением ждали в приемной его прихода. Они хотели узнать из первых рук о закончившейся накануне XIII конференции РКП (б).

— Вы же читали отчеты в газете. Что особенного вы хотите от меня услышать? — сказал Феликс Эдмундович. — Если кратко подвести итоги, то конференция еще раз показала идейное банкротство оппозиции и укрепление единства партии. Из дискуссионной лихорадки партия вышла здоровой, еще более сплоченной вокруг Центрального Комитета. Но несомненно и другое — дискуссия отвлекла много сил и энергии, отвлекла от решения неотложных насущных проблем. Это очень, очень досадно.

— Феликс Эдмундович! Что говорится о транспорте в резолюции об очередных задачах экономической политики? — спросил Межлаук.

— Могу дословно процитировать это место из резолюции, — ответил Дзержинский:

«Транспорт находится в таком состоянии, когда он без особых затруднений способен удовлетворять все предъявляемые к нему народным хозяйством требования».

— Высокая оценка! — с удовлетворением отметил Межлаук. — Это аттестат зрелости, выданный нашему наркомату.

— Резолюция, конечно, правильно отражает положение, — подтвердил Дзержинский, — но нельзя забывать, что требования народного хозяйства мы удовлетворяем еще очень дорогой ценой. Поэтому особенно радоваться нечего. Только неудовлетворенность собой двигает дело вперед. Поэтому, — улыбнулся нарком и в его улыбке чувствовалось нетерпение, — давайте двигать дело.

21 января около 8 часов вечера Межлаук подъехал к зданию ОГПУ. Получив заказанный еще утром пропуск, он поднялся на третий этаж, где находился кабинет Дзержинского. В приемной спросил секретаря:

— Феликс Эдмундович один?

— Один, но он просил не заходить.

— У меня очень срочное дело, — объяснил Межлаук. — В завтрашнем номере «Правды» идет наша совместная статья «Очередные задачи партии в Донбассе». Я привез из типографии печатный оттиск. Вот он. Феликс Эдмундович просил показать…

Секретарь ничего не ответил и только пожал плечами, как бы говоря: «Мое дело было предупредить вас…»

Межлаук постучал в дверь. Ответа не было. Решив, что не расслышал голоса Феликса Эдмундовича, Валерий Иванович открыл дверь. В полутемном кабинете при свете настольной лампы он увидел Дзержинского, сидевшего в горестной позе.

Межлаук тихо, обеспокоенно спросил:

— Что с вами, Феликс Эдмундович? Вы заболели?

Дзержинский поднял голову и Межлаук содрогнулся, увидев его глаза, полные слез.

— Нет, я здоров, совершенно здоров, — сухо ответил Дзержинский.

Как бы оправдываясь, что так некстати пришел, Межлаук растерянно сказал:

— Я принес, как вы просили, оттиск нашей статьи. Она уже заверстана на первой полосе «Правды».

— Не до статьи теперь… — тихо проронил Дзержинский каким-то отрешенным тоном. — Владимир Ильич скончался. — И неожиданно вспыхнув, со страстным возбуждением воскликнул: — Ах! Если бы я мог умереть вместо него!