Петр Гнедич - Книга жизни. Воспоминания. 1855-1918 гг.

[42] Владимир Сергеевич Соловьев прочитал свою лекцию 28 марта — в тот день, когда заканчивался процесс в особом присутствии Сената, и публично заявил о необходимости амнистии для обвинявшихся по делу 1-го марта. Когда он закончил лекцию словами: "Если царь желает доказать, что он действительно представитель народа, то он должен их простить", — на несколько мгновений воцарилась напряженная тишина. Но затем сразу раздались оглушительные рукоплескания, экзальтированные крики, неистовый стук ногами и стульями. В разных местах слышались истерические рыдания, некоторые бросались друг другу в объятия. "Как сейчас вижу, рассказывает один из свидетелей этого события Н. Никифоров, одного генерала, бросившегося за Соловьевым и бешено потрясавшего багровым кулаком. Слышались вопли безумной ярости: "Изменник. Негодяй. Террорист. Вон его. Растерзать его". Студенческая масса, точно вырвавшийся поток, устремилась к Соловьеву. Готова была начаться свалка.

— Не выдавать, — раздалось опять среди студентов, — цепь, цепь кругом Соловьева, живую цепь! — Другие подхватили его на руки и все вместе, с криками "ура", "да здравствует Соловьев", торжественно понесли его к выходу среди беснующейся вокруг публики. Понесли с триумфом через весь зал, спустились по лестнице и опустили на ноги только у вешалки с платьем. Нашли и подали ему шинель, потом наняли карету, усадили и проводили криками "ура" — П. Щеголев. Событие 1-го марта и В. Соловьев. "Былое", 1906 г., N 3, стр. 48–55. — Письмо в редакцию "Былого" д-ра Ф. Г. "Былое", 1907 г., N 7, стр. 323. — Н. Никифоров. Петербургское студенчество и B.C. Соловьев. "Вестник Европы", 1912 г., январь, стр. 157, 182–184.

[43] В. К., один из очевидцев этой казни, состоявшейся 3 апреля 1881 года, сообщает ряд подробностей, о которых умолчал официальный отчет. "В то время, пишет В. К., Семеновский плац не был застроен как теперь: тир, беговой круг, здания инженерного ведомства — все это возникло значительно позже, а в 1881 году плац представлял огромную пустую площадь, 3-го апреля на ней толпились несметные массы народа; люди сидели также на крышах Семеновских казарм, станционных зданий и вагонов Царскосельской железной дороги. Первым был повешен Кибальчич, причем, по-видимому, от быстрого, резкого выдергивания ступенек из-под ног и от тяжести тела произошло повреждение спинных, точнее шейных позвонков, и смерть была моментальной, без всяких судорог. Вторым был повешен Михайлов. Вот тут-то и произошел крайне тяжелый эпизод, вовсе не упомянутый в отчете: не более как через одну-две секунды после вынутия ступенчатой скамейки из-под ног Михайлова, петля, на которой он висел, разорвалась, и Михайлов грузно упал на эшафотную настилку. Гул, точно прибой морской волны, пронесся по толпе; как мне пришлось слышать потом, многие полагали, что даже по закону факт срыва с виселицы рассматривается как указание свыше, от Бога, что приговоренный к смерти подлежит помилованию; этого ожидали почти все. Несмотря на связанные руки, на саван, стеснявший его движения, и на башлык, мешавший видеть, Михайлов поднялся сам и лишь направляемый, но не поддерживаемый помощниками палача, взошел на ступеньки скамейки, подставленной под петлю палачом Фроловым. Последний быстро сделал новую петлю на укрепленной веревке, и через 2–3 минуты Михайлов висел уже вторично. Секунда, две… и Михайлов вновь срывается, падая на помост. Больше прежнего зашумело море людское. Однако палач не растерялся и, повторив уже раз проделанную манипуляцию с веревкой, в третий раз повесил Михайлова. Но заметно было, что нравственные и физические силы последнего истощились: ни встать, ни подняться на ступеньки без помощи сподручных Фролова он уже не мог.

Медленно завертелось тело на веревке. И вдруг как раз на кольце под перекладиной, через которое была пропущена веревка, она стала перетираться, и два стершиеся конца ее начали быстро и заметно для глаза раскручиваться. У самого эшафота раздались восклицания: "Веревка перетирается. Опять сорвется". Палач взглянул наверх, в одно мгновение подтянул к себе соседнюю петлю, влез на скамейку и накинул петлю на висевшего Михайлова. Таким образом, тело казненного поддерживалось двумя веревками, что и показано совершенно ясно на рисунке, сделанном фотографом Насветевичем.

Весь этот эпизод в официальном отчете пропущен — вероятно умышленно.

Рысаков упорно цеплялся ногами за скамейку, как это и указано в отчете. Помощники палача, опасаясь, по-видимому, повторения того, что было с Михайловым, выдергивали скамейку крайне осторожно и медленно. Тогда же Фролов и толкнул вперед тело Рысакова, причем ноги его соскользнули с табуретки". ("Былое". 1920 г., N 15, стр. 135–136.)

[44] Гитри "оскорбил действием" вел. кн. Владимира Александровича, заставшего его с женой, вел. кн. Марией Павловной, в ресторане. Позднее на это же намекала в своем стихотворении, напечатанном в сатирическом журнале "Сигнал" (1905 г., N 3), Ольга Чюмина, где была выведена Мария Павловна, говорившая о себе:

Я — не Дама-демимонда

Я — принцесса Требизонда,

По-венгерски: Поль-Мари.

В ресторанах с итальянцем

И с лихим преторианцем

Распивала я помри…

[45] Вейнберг Петр Исаевич (1831–1908), поэт, переводчик Гете, Гейне, Берне, Шекспира, Ленау, Шеридана и др. В течение многих лет преподавал русскую и иностранную литературу на высших женских курсах, одно время был инспектором Коломенской женской гимназии, читал публичные лекции. В 1905 г. был избран почетным академиком Академии Наук. Принимал деятельное участие в делах литературного фонда.

[46] Победоносцев Константин Петрович (1827–1907), обер-прокурор св. синода, реакционер. Блестящую характеристику ему дает М.Н. Покровский. "Если бы, — говорит проф. Покровский, — какой-нибудь артист, играя Полония, загримировался Победоносцевым, это было бы не плохой выдумкой. Золоченый придворный мундир недаром был на плечах этого человека. Он шел к нему больше, чем сутана Торквемады. Победоносцев был представителем того политического православия, которое в XVII веке сожгло в срубе Аввакума, в XVIII гноило в тюрьмах архиереев, имевших наивность думать, что церковь имеет какое-то "самостоятельное существование", а в конце XIX мелкой травлей травило Владимира Соловьева, единственного "православного", которого молодежь не считала жуликом. Это православие должно было пасть в один день с царизмом. Если оно пережило его на несколько лет, за это ему следует благодарить российскую буржуазию, заботливо его подобравшую, находя, что в ее хозяйстве всякая дрянь может дать доход". — "Письма Победоносцева к Александру III". Центрархив. С предисловием М.Н. Покровского. Т. I, Москва, 1925 г., стр. IX–X. К 1905 г., однако, роль Победоносцева становится менее заметной. "Бедоносцев для народа" и "Доносцев для царя" по характеристике одних, или "Мудрый старец", как его в то время именовали в административных верхах, — рано почувствовал загоравшийся пожар и постарался заблаговременно уйти со сцены.