Моя жизнь. Моя вера - Махатма Ганди
Я принял вызывающую позу, но чувствовал себя пристыженным и закрыл ворота. Если жена не могла меня покинуть, то ведь и я не мог оставить ее. Между нами часто случались перебранки, но они всегда заканчивались миром. Жена, с ее ни с чем не сравнимым долготерпением, неизменно оказывалась победительницей.
Теперь я в состоянии рассказывать об этом случае с известной беспристрастностью, так как он относится к периоду жизни, к счастью давно для меня закончившемуся. Я больше не слепец, не влюбленный до безумия муж и уже не наставник жены.
Кастурбай могла бы при желании быть со мной теперь столь же нелюбезной, каким я прежде бывал с нею. Мы – испытанные друзья, и ни один не рассматривает другого как объект похоти. Во время моей болезни жена была неутомимой сиделкой, неустанно ухаживая за мной без тени мысли о награде.
Случай, о котором я рассказал, произошел в 1898 г., когда я еще не имел никакого представления о брахмачарии. Это были времена, когда я думал, что жена – объект похоти мужа, что она предназначена исполнять его повеления, а не быть его помощником, товарищем и делить с ним радости и горе.
Только в 1900 г. эти взгляды претерпели коренное изменение, а в 1906 г. – окончательно оформились новые. Но об этом я собираюсь говорить в соответствующем месте. Пока достаточно сказать, что с постепенным исчезновением у меня полового влечения семейная жизнь становилась все более мирной, приятной и счастливой.
Пусть никто не делает вывода из этого святого для меня воспоминания, что мы идеальная супружеская чета или что наши идеалы полностью совпадают. Сама Кастурбай, пожалуй, не знает, есть ли у нее идеалы, независимые от моих. Даже теперь она, по-видимому, не одобряет многие мои поступки. Но мы никогда не обсуждаем их. Я не вижу в этом смысла. Она не получила воспитания ни от своих родителей, ни от меня, в то время когда я должен был этим заняться. Но она в весьма значительной мере наделена одним качеством, которым обладает большинство жен индусов. Вот в чем оно заключается: вольно или невольно, сознательно или бессознательно она считала себя счастливой, следуя по моим стопам, и никогда не препятствовала моему стремлению вести строгий образ жизни. Поэтому, хотя разница в интеллекте у нас велика, у меня всегда было ощущение, что наша жизнь есть жизнь полная удовлетворенности, счастья и прогресса.
XI. Близкое знакомство с европейцами
В этой главе мне хочется рассказать читателю, как я работаю над книгой. Когда я начал писать ее, определенного плана не было. У меня нет дневника или документов, на основании которых можно было бы вести повествование о моих опытах. Пишу, подчиняясь воле духа. Я не располагаю достоверным знанием того, что дух направляет все мои мысли и сознательные действия, но, анализируя свои поступки, важные и незначительные, я чувствую, что все они направлялись Духом.
Я не видел Его и не знаю. Я верю в Бога, как верит весь мир, и, поскольку вера моя незыблема, считаю ее равноценной опыту. Однако определение веры как опыта означает отход от истины, и поэтому, пожалуй, правильнее сказать, что у меня нет слов, чтобы охарактеризовать свою веру в Бога.
Теперь, по-видимому, несколько легче понять, почему я считаю, что пишу эту книгу так, как подсказывает мне Дух. Приступив к предыдущей главе, я озаглавил ее сначала как эту, но в процессе работы почувствовал, что, прежде чем рассказывать об опыте, приобретенном в результате общения с европейцами, необходимо написать нечто вроде предисловия, и изменил название главы.
А теперь, начав эту главу, я увидел перед собой новую проблему. О чем следует упомянуть и что опустить, говоря о друзьях-англичанах? Если не рассказать о нужных фактах, пострадает истина. А сразу решить, какие факты необходимы, трудно, поскольку я не уверен даже в необходимости написания этой книги.
Сейчас я более четко понимаю, в чем несовершенство всех автобиографий (когда-то давным-давно я читал об этом). Я сознательно не излагаю в этой книге всего, что помню. Кто может сказать, о чем надо рассказать и о чем умолчать в интересах истины? Какую ценность для суда представили бы мои недостаточные, ex parte[14] показания о событиях моей жизни? Любой дилетант, если бы он подверг меня перекрестному допросу, вероятно, смог бы пролить гораздо больше света на уже описанные мною события, а если бы допросом занялся пристрастный критик, то он мог бы даже польстить себя тем, что выявил бы «беспочвенность многих моих притязаний».
Поэтому в данный момент я раздумываю, не следует ли прекратить дальнейшую работу над книгой. Но до тех пор, пока внутренний голос не запретит мне, я буду писать. Я следую мудрому правилу: однажды начатое нельзя бросать, если только оно не оказалось морально нездоровым.
Я пишу автобиографию не для того, чтобы доставить удовольствие критикам. Сама работа над ней тоже поиск истины. Одна из целей этой автобиографии, конечно, состоит в том, чтобы дать моим товарищам по работе известное утешение и пищу для размышлений. Я начал писать книгу по их настоянию. Ее бы не было, если бы не Джерамдас и Свами Ананд. Поэтому, если я не прав, что пишу автобиографию, пусть они разделят со мной вину. Однако вернемся к теме, указанной в заглавии.
В Дурбане у меня в доме на правах члена семьи жили не только индийцы, но и друзья-англичане. Не всем нравилось это. Но я настаивал, чтобы они жили у меня. Я далеко не всегда поступал мудро. Мне пришлось пережить несколько горьких испытаний, но они были связаны как с индийцами, так и с европейцами. И я не жалею о том, что пережил. Несмотря на свои неудачи, а также неудобства и беспокойства, которые я часто причинял друзьям, я не изменил поведения, и все же между нами сохранились дружеские отношения. Когда мои знакомства с пришельцами становились в тягость моим друзьям, я не колеблясь порицал их. Я считал, что верующему надлежит видеть в других того же самого Бога, какого он видит в себе, и что он должен уметь жить вполне независимо среди добрых людей. А способность жить независимо можно выработать, не избегая таких знакомств, а идя им навстречу, проникнувшись духом служения и вместе с тем не поддаваясь их воздействию.
Поэтому, несмотря на то что дом мой во время Бурской войны был полон людей, я принял двух англичан, приехавших из Йоханнесбурга. Оба были теософами. С одним из
