Николай Игнатьев - Походные письма 1877 года
Скобелева, Имеретинского и Драгомирова (последнего, чтобы ему не было обидно) произвели в генерал-лейтенанты. Флигель-адъютантам, которых государь посылал на батареи и к войскам в огонь, раздали сабли за храбрость, чтобы никому из них не было обидно.
Скобелев хотя отступал в порядке, но потерял три орудия и множество людей: из чудной Киевской стрелковой бригады, пошедшей в дело в составе 3700, осталось всего 1200. В некоторых полках осталось меньше 1/3 людей. 2-я дивизия растаяла. Имеретинскому пришлось вчера еще отступить и сойти с Ловченской дороги.
Раненые до сих пор тянутся в Булгарени мимо нас. Государь ездил вчера в госпиталь, подобрал дорогою трех раненых (один оказался еврей) и привез их в своей коляске. В Булгарени мест и припасов было приготовлено на 600 чел., а вдруг туда явилось около 6 тыс. в течение суток. Ты можешь себе представить беспорядок происшедший, суету и страдания раненых, остававшихся по три дня (по свидетельству Боткина) без еды и перевязки. Черви заводились в ранах, и люди изнемогали от голода. Боткин весьма резко заметил главному доктору, что вместо гипсовых накладок, хирургических операций лучше было бы накормить несчастных и давать им каждый день есть хоть раз в сутки! Администрация поступает безбожно, ничего не предусматривает и, зная, что готовится штурм, не позаботилась устроить на 35 верст расстояния между позициею и Булгарени хотя один питательный пункт. Без Красного Креста было бы еще хуже, но и это общество далеко не удовлетворяет насущные потребности. Замечательна черта русского солдата - когда государь их спрашивает, они бодро и весело отвечают, что ели и всем довольны. Как государь уйдет, и Боткин или кто другой из простых смертных является, так поднимают вопль и вой: солдаты громко жалуются и просят поесть! Легко раненные сами лезут в кухни и хватают, что могут, но раненные в ногу и тяжело раненные остаются за недостатком госпитальной прислуги не кормленными. Волосы дыбом становятся, когда подумаешь о неудовлетворительности и недобросовестности нашей администрации. Помнишь, когда, едучи в вагоне по Европе (как припомнил недавно Церетелев), я спорил с вами в пользу мира, говоря, что при существующем порядке опасаюсь войны, тем более, что время удобное было уже безвозвратно потеряно. Жалею очень, что предчувствие мое оправдалось. Notre prestige militaire et politique en Orient et m en Europe est an Чего хуже могло случиться? Мы потерпели третью, кровавую неудачу под Плевною (которую имели полную возможность занять прежде турок) 30 августа при самой торжественной обстановке в присутствии царя и главнокомандующего, приехавших смотреть на верную победу! Теперь если и войдем мы когда-нибудь в Плевно, впечатление неблагоприятное для нас неизгладимо. Горько раскаиваюсь я, что чувство долга и самопожертвования помешало мне привести в исполнение намерение мое оставить Константинополь, когда нота Андраши была принята и предложения мои о соглашении с Турциею в пользу христиан отвергнуты. Тогда было время выйти с честью, а теперь, кроме стыда и позора, я ничего не вижу впереди. Одна надежда на особую милость божию, дарующую нам неожиданно победу. Но заслужили ли мы такое благодеяние? Легкомысленное отношение к предприятию и своим обязанностям проявляется в главноначальствовании. Сегодня мы рассчитали с графом Александром Владимировичем Адлербергом, что с начала кампании у нас выбыло из строя почти два целых корпуса, то есть 4 пехотных дивизии или около 35 тыс. и без всякого результата, придвигающего нас к почетному миру. Плевненская неудача произвела такое впечатление на присутствовавших (слишком многочисленных) иностранцев, что Веллеслей на другой день стал мне говорить о необходимости посредничества держав для прекращения войны и предлагал уже ограничиться подписанием нелепого Лондонского протокола{59}.
Я, разумеется, отвергнул это с негодованием. По письмам из Константинополя (мною полученным) турки сами удивляются своим успехам и многочисленности своих полчищ, а также не верят в конечный свой успех, но дерутся до изнеможения, зная, что вопрос о существовании Турецкой империи поставлен на карту.
Сегодня главнокомандующий и принц Карл приехали к нам к завтраку, и после разговора их с государем его величество объявил, что возвращается в Горный Студень, куда со вчерашнего числа подходит гвардия. Николай Николаевич со своим штабом чрез сутки переходит туда же. Ясно ныне всякому, как белый день, что прокатились в Плевну за победою и, претерпев постыдную неудачу, вернулись на старое место. Мегмед Али получил приказание атаковать во что бы то ни стало наследника, но до сих пор серьезного боя там не завязалось.
Я справлялся о Шаховской и, к сожалению, получил весьма неблагоприятные для нее сведения. Она тиранизирует подчиненных ей сестер, довела их до исступления, и вчера 6 из них стали пред государем на колени и принесли жалобу, что Шаховская не дает им отпускаемого казною жалованья: казна отпускает по 30 руб. на каждую сестру, а Шаховская выдает лишь по 5 руб. каждой, удерживая по 25 руб. на надобности общины. Боткин ее ругает. Я пробовал защищать, говоря, что община, вероятно, одевает, кормит и пр. сестер, и потому ей надо же покрывать эти расходы, выдавая на руки лишь по 5 руб. Но полагаю, что доктора в негодовании своем на Шаховскую повредят ей в глазах государя.
Боткин, приходящий в ужас от массы голодных раненых, заметил действительному статскому советнику Приселкову, заведующему военно-медицинской частью (инспектор в действующей армии), что это варварство оставлять раненых и обессиленных людей без пищи три дня сряду, и получил ответ: "Эка важность; на позиции перед боем войскам случалось быть без пищи (вареной) на одних сухарях, которых также не всегда хватало, по 6 суток и голодным драться". Чего не вытерпит, не вынесет многострадальный, славный, недосягаемый русский солдат! Хорошие воспоминания о заботливости, распорядительности, добросовестности и честности начальства вынесет и разнесет по Руси дунайский солдат наш! Все безобразие это совершается в армии, командуемой братом царским, в присутствии государя и его сыновей. Что же бывает там, где и этого надзора нет? Просто руки опускаются даже у меня, а никто более меня не верит в Россию и менее поддается отчаянию. Надо заметить притом, что Приселков - бесспорно умный, энергический и распорядительный человек. Уверяют, что он и хороший человек.
5 сентября
Вчера перешли мы из Раденицы обратно в Горный Студень. Я вступил снова в обладание прежним хлевом и поместился в палатке, около него разбитой. Мухи тотчас же нас облепили и до того дерзки, что садятся на кончик пера, пока пишешь. Сейчас приносят мне телеграмму. Читаю и не верю глазам - от тебя, моя ненаглядная жинка, и в ответ на мою последнюю телеграмму из Раденицы! В 48 часов времени обменяться телеграммами из болгарской глуши в военное время - в Киев! Согласись, что лучшего и желать нельзя. Итак, vous fix pour l'hiver Kiew*. В час добрый! Не выпишешь ли ты несколько ящиков (vieux M Sauterne и т.п) вина нашего от Базили? Сообрази (если место соответствующее в погребах есть), не лучше ли все вино перевезти в Немиринцы и Круподерницы или в Киев. Когда морозы начнутся, уже перевезти будет нельзя. Вино переложить можно лишь весною или осенью, то есть ни в жар, ни в холод. Так как, по всей вероятности, я проживу несколько времени простым гражданином, а в Константинополь при нынешнем обороте дела ни в каком случае не вернусь, то в деревне достаточно оставить с тысячу бутылок из непортящегося вина, а остальные можно будет продать в Киеве (после моего возвращения и сортировки ящиков).
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});