Я — сын палача. Воспоминания - Валерий Борисович Родос
Лежит уже Милка, как раскрытая книга, князь тоже на боевом взводе, палец на курке, готов начать, тут она и говорит:
— Пообещай немедленно, что не будешь никогда разговаривать с таким-то. (Был случай, и меня назвала.)
Парни так и скатываются. Девка девкой, но мужскую дружбу не тронь.
Эта Милка потом через много лет из окна выпрыгнула. Но неудачно. Или, наоборот, удачно — в живых осталась.
Одну Томку я уже упоминал, была и другая, получше, она дружила одновременно с двумя парнями, близкими друзьями, они часто били друг другу рожи из-за нее. По заранее задуманному плану Томка дважды лишилась девственности, сначала с одним, через час с другим.
Тут они чуть не поубивались, восстановили, кто был первый, и она осталась одна. Не надолго.
Девок, Люсиных одноклассниц, вокруг нас было много, а парней всего двое. Они, теперь уже старики, до сих пор между собой дружат. И работа у них одинаковая, несколько десятилетий назад устроились они порознь дизайнерами на большие производства, украшения праздничные рисовать. Раньше совсем просто было, практически один Ленин. И слова.
Слова хоть иногда менялись, но для них трафареты, а Ленин — неизменен. И они насобачились рисовать его в каждый лысый профиль, в фас и под любым углом. Правой рукой, потом левой, с завязанными глазами, в полной темноте, ногами. Я — свидетель. Вечно живой Ленин кормил друзей, не сытно, но постоянно. Жены от них ушли, на водку хватало, на этом постепенно сосредоточились запросы. У Толи Бороздина было педагогическое образование, историк, и самое большое в стране укорочение одной ноги по сравнению с другой — тридцать восемь сантиметров. Он ходил с палочкой. Даже бегал. Скакал. Можно сказать, он этой рекордной разницей в длине ног гордился и ни от кого ни в чем не отставал, хромал, ковылял, но не жаловался и не плелся сзади. Задиристый был. Наверное, и сейчас такой.
Юра Леонидов был чемпионом страны по шпаге среди юношей, входил в сборную страны, потом раз шесть поступал в МГУ. Ему в Крымский предлагали, но он не пошел. Мелко.
У него была масса своих приговорочек, жестов, своих словечек, редко про кого это скажешь. В трезвом состоянии это был золотой парень, близкий друг и умница. Но зато как выпьет…
Ну ладно, это со многими.
Я тогда жил вполупроголодь. Аванса хватало на четыре дня, зарплаты — на неделю. Правда, с вином, фруктами, изредка и в рестораны. Потом пусто. Я приспособился — покупал в кулинарии говяжью печень. Я ее терпеть не могу. Голодный, аж живот урчит, открываю холодильник, а там печенка. Нельзя сказать, что ничего нет. Так несколько раз. Пока все же не съем.
И девчонки, у кого что есть, помогали. Прихожу домой, убрано, и на столе остатки картошки. Даже с мясом иногда. Или с котлеткой. Не одна только Люся. Раз кто-то принес полную кастрюлю макарон, уже с неделю как скислых. Не осилил. По три дня подряд подкармливали. Вспоминаю с теплотой.
А все остальные мои друзья и знакомые пошли уже не по линии Светланы и Дона, а начались в большинстве своем от Юры Федорова. Объяснить не возьмусь, но отчетливо помню, как негативно, с некоторым презрением я относился к нему еще в школе, он в параллельном классе «В» учился. В толк не возьму почему. Думаю, но не утверждаю, кто-то из моих близких друзей плохо, определенно плохо его охарактеризовал. В школе я с ним не дружил, мимо обходил, сторонился и не здоровался.
Кроме того, он был богатеньким. В старших классах все уже были побогаче меня, карманные деньги водились, но у его отца была машина. «Победа». Думаю, что ни один другой ученик нашей школы не смог бы этим похвастаться. И у него, у Юры, не помню, как я это узнал, деньги водились не отдельными рублями, а пачками. Папа у него был гравером. Знатным. Ему работы граверные на дорогом материале привозили заказывать из ЦК КП Украины.
Так вот, иду я по нашей Пушкинской вскоре после освобождения, а у витрин кинотеатра «Спартак», как в ложе бенуар, стоит этот Юра, то один, то с каким-то дружком, то опять один. Я его вижу, прохожу, не здороваюсь, он за мной головой следит, в пятый, десятый раз, Пушкинская улица короткая. На сто семнадцатый раз, после двухтрех недель, он отклеился от поручня и подошел ко мне.
Между прочим, по-мужски он выглядел завидно хорошо. Юра был похож на моего лагерного знакомца Сашу Усатова. Они друг на друга, и никто более ни на одного из них. Из-за тяжелого прямого подбородка. Подбородок волевой, как принято называть, создавал особое выражение лица. Выражение самодостаточности в диапазоне от сытой котячей удовлетворенности до львиной надменности, а на узких губах постоянная чуть снисходительная улыбка: «У меня все в порядке, как у вас?» Росту он был среднего, носил настоящие, не Биллом пошитые джинсы, клетчатые рубахи с высоко, под самую подмышку закатанными рукавами, и тяжелые роговые очки.
Тип тяжело вооруженного интеллигента.
Подошел ко мне:
— Мы ведь знакомы, в соседних классах учились. На всякий случай напомню, меня Юра зовут.
— Валерий.
— Я знаю. И кличку твою знаю: Рок. Классная кличка. У меня нет. Ты ведь сидел? По 58-й (тогда этот номер все знали)? Политический?
— Тут, на Украине, вместо 58-й 54-я, ну да, пропаганда и агитация. Не боишься общаться?
Нет, Юра не боялся. Больше всего в жизни Федоров любил именно общаться. Нет, он еще и пешком ходил по Крыму, причем не обычными туристическими путями, маршрутами, а именно там, куда мало кто ходит, мало кто вообще знает про эти места. Крым исходили миллионы туристов, но в одних и тех же местах, мало кто знает мыс Тарханкут, еще гораздо меньше людей там были. Знают в основном Южный берег к западу от Алушты, а восточную часть выборочно: Сердоликовая бухта, Коктебель, Судак. Уже в Феодосии во сто раз меньше гостей, чем в Ялте. А Керчь, Осовино, Морское, Рыбачье. А еще степной Крым, Сиваш, Арабатская стрелка, Литовский полуостров. Глухо. Любителей мало.
Юра был одним из первых, не в мире конечно, но у нас в Крыму, охотников за рыбой с подводным ружьем, он даже подарил одно из своих мне. Плавая под
